Парад планет - [38]
Ошибается тот, кто думает, что балетная труппа театра выступала в селе в новом Доме культуры. Ведь в тот вечер старший куда пошлют должен был работать в коровнике. Поэтому премьера спектакля была задумана именно в коровнике, так сказать, непосредственно на производственном рубеже. В проходе между стойлами для скотины соорудили всевозможные декорации, чтобы они могли полнее имитировать объективную действительность, чтоб искусство не отрывалось от жизни, а сближалось с нею.
В этот вечерний час скотина, вернувшаяся с пастбища, стояла у засыпанного в ясли корма, вздыхала и жевала жвачку. По углам коровника тускло мерцало электрическое сияние, которое будто бы и криво запрягли, да оно все равно поехало. Хома усердно возился возле навоза с вилами в руках. Доярки суетились, готовясь к вечерней дойке. У доярки Христи Борозенной аж душа горела, так ей хотелось взяться поскорей за соски коровьего вымени, чтобы, как говорится, четыре братчика в один пень стреляли. Зоотехник Трофим Невечеря заглядывал в рот рябой Квитанции, которая поранила язык о колючку и жалобно мычала.
Спросите, какой спектакль в тот вечер ставили в коровнике? Извините, что об этом не было сразу сказано, но пора и самим догадаться. Да, да, совершенно верно, «Икар». Все другие балеты из репертуара театра отпали по разным причинам — и «Лебединое озеро», и «Спящая красавица», и «Щелкунчик», и немало других, составлявших золотую сокровищницу мирового и отечественного искусства. Славный театр оперы и балета приехал в Яблоневку с постановкой на тему древнегреческого мифа об Икаре и Дедале — сыне и отце, что взлетели на самодельных крыльях высоко к солнцу.
Так вот, старший куда пошлют смачно поплевал на шершавые ладони, покрытые горохом мозолей, покрепче ухватился за держак вил, загадочно произнес:
— Целясь в орла, не попади в вола!
Голос грибка-боровичка достиг ушей главного балетмейстера Вениаминова, который стоял между двумя коровами — черно-пегой рекордисткой Ассамблеей и фуражной коровой Ревизией. Балетмейстер Вениаминов побледнел, будто у него все поплыло из рук, а не в руки. Заметив, что Вениаминов побледнел, изменился в лице и оркестр, который расположился неподалеку от семи коров — Квитанции, Накладной, Экономии, Премии, Рекламации, Регламентации, Безотказной. Хор, который должен был подпевать без слов, скучился за оркестром, и этот хор также нахмурился, словно вдруг позабыл все те слова, которые он и не должен был знать. Танцевальная группа на деревянном помосте аж посерела, словно в словах старшего куда пошлют усмотрела ту искру, из которой ох и большой огонь бывает!
Преодолев свой страх, который уже зарождался в неизведанных безднах подсознания, главный балетмейстер Вениаминов поправил голубой, в белую крапинку галстук-бабочку на груди — и этот жест был воспринят как сигнал. Оркестр, стоявший возле Квитанции, Накладной, Экономии, Премии, Рекламации, Регламентации, Безотказной, отозвался нежными голосами скрипок и деревянных духовых инструментов — флейты, кларнета, гобоя. Хор, который должен был подпевать без слов, и запел, собственно, без слов…
И началось! И началось то, чего по сию пору не видели не то что на сцене театра, но и ни в одном коровнике мира. А все потому, что связь искусства с производством тут была такой тесной, что и самые искушенные театралы не заметили бы той грани, где кончается искусство, а где начинается производство.
Флейта была не просто одним из инструментов в оркестре, а оказалась флейтой Пана, в руках виртуоза-флейтиста ее связанные шнурочком пять дудочек и свирели издавали звуки мягкого, нежного тембра. Кларнет зазвучал ясным, чистым звуком в диапазоне от ми малой октавы и до соль третьей октавы. Гобой в высоком регистре рождал пронзительный и резкий звук. Скрипка лила мелодию такого проникновенного звучания, что, казалось, вот-вот затрепещет и оживет в руках скрипача. Хор, который с большим успехом умел исполнять хоровую музыку Глинки, Мусоргского, Чайковского, Римского-Корсакова, Нищинского, Лысенко, пел без слов в эту минуту так вдохновенно, как еще никогда не пел.
Бледный, словно смерть, главный балетмейстер Вениаминов думал: «Хор — это сгусток архаических интонаций, он помогает передавать ветхозаветное ощущение древности в мифе о Икаре». Па-де-де из первого акта в исполнении прославленных танцоров, выступавших в яблоневском коровнике, произвело бы впечатление на самых рафинированных ценителей искусства. Мечты и любовь Икара в первой картине, изготовление крыльев во второй, борьба за свободу в третьей и торжество бессмертной идеи в четвертой картине — все это вместе, по глубокому убеждению Вениаминова и всех других членов балетной труппы, не могло остаться не замеченным старшим куда пошлют, фуражирами, доярками и зоотехником Невечерей, все это должно было оказать на них эстетическое влияние — и воплотиться в прямой отдаче искусства: в высокой продуктивности труда, в трудовом энтузиазме, в сверхплановых литрах надоенного молока, в повышении его жирности.
Грибок-боровичок возился с вилами около навоза, девчата доили скотину, играл оркестр, античный хор пел без слов, а на сбитой из неструганых досок сцене посреди коровника вершилось великое таинство искусства. Прозрачно-хрустальные, пастельные тона в тех эпизодах, где рассказывалось о любви Икара, кое-что теряли в глухой полутьме коровника, зато танцоры поражали почти фантастической пластикой движений, виртуозностью исполнения каждого номера. Особенно удались эпизоды Икара с Птицей, которую танцевала удивительно гибкая и пластичная блондинка — судя по всему, она сознательно сдерживала свой дикий темперамент, но его все-таки выдавали врубелевская волшебная синева глаз и томные, можно сказать, струящиеся движения тела. А какая музыка вспыхивала в этих эпизодах! В музыке ощущался полет, музыка способна была унести в этот полет не только Икара и Птицу, а, казалось, и весь коровник вместе со старшим куда пошлют, с доярками и зоотехником Невечерей.
В новую книгу Евгена Гуцало, известного украинского писателя, лауреата Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко, вошли повести «Родной очаг» и «Княжья гора», проникнутые светлым чувством любви к родной земле, к людям, вынесшим тяжелые испытания 40-х годов и утверждающим человечность, красоту и душевную щедрость. Рассказы посвящены проблемам жизни современного украинского села.
Действие романа разворачивается во время оккупации Греции немецкими и итальянскими войсками в провинциальном городке Бастион. Главная героиня книги – девушка Рарау. Еще до оккупации ее отец ушел на Албанский фронт, оставив жену и троих детей – Рарау и двух ее братьев. В стране начинается голод, и, чтобы спасти детей, мать Рарау становится любовницей итальянского офицера. С освобождением страны всех женщин и семьи, которые принимали у себя в домах врагов родины, записывают в предатели и провозят по всему городу в грузовике в знак публичного унижения.
После восемнадцати лет отсутствия Джек Тернер возвращается домой, чтобы открыть свою юридическую фирму. Теперь он успешный адвокат по уголовным делам, но все также чувствует себя потерянным. Который год Джека преследует ощущение, что он что-то упускает в жизни. Будь это оставшиеся без ответа вопросы о его брате или многообещающий роман с Дженни Уолтон. Джек опасается сближаться с кем-либо, кроме нескольких надежных друзей и своих любимых собак. Но когда ему поручают защиту семнадцатилетней девушки, обвиняемой в продаже наркотиков, и его врага детства в деле о вооруженном ограблении, Джек вынужден переоценить свое прошлое и задуматься о собственных ошибках в общении с другими.
Повествование ведёт некий Леви — уроженец г. Ленинграда, проживающий в еврейском гетто Антверпена. У шамеша синагоги «Ван ден Нест» Леви спрашивает о возможности остановиться на «пару дней» у семьи его новоявленного зятя, чтобы поближе познакомиться с жизнью английских евреев. Гуляя по улицам Манчестера «еврейского» и Манчестера «светского», в его памяти и воображении всплывают воспоминания, связанные с Ленинским районом города Ленинграда, на одной из улиц которого в квартирах домов скрывается отдельный, особенный роман, зачастую переполненный болью и безнадёжностью.
Что скрывается за той маской, что носит каждый из нас? «Воображаемые жизни Джеймса Понеке» – роман новозеландской писательницы Тины Макерети, глубокий, красочный и захватывающий. Джеймс Понеке – юный сирота-маори. Всю свою жизнь он мечтал путешествовать, и, когда английский художник, по долгу службы оказавшийся в Новой Зеландии, приглашает его в Лондон, Джеймс спешит принять предложение. Теперь он – часть шоу, живой экспонат. Проводит свои дни, наряженный в национальную одежду, и каждый за плату может поглазеть на него.
Село Белогорье. Храм в честь иконы Божьей Матери «Живоносный источник». Воскресная литургия. Молитвенный дух объединяет всех людей. Среди молящихся есть молодой парень в инвалидной коляске, это Максим. Максим большой молодец, ему все дается с трудом: преодолевать дорогу, писать письма, разговаривать, что-то держать руками, даже принимать пищу. Но он не унывает, старается справляться со всеми трудностями. У Максима нет памяти, поэтому он часто пользуется словами других людей, но это не беда. Самое главное – он хочет стать нужным другим, поделиться своими мыслями, мечтами и фантазиями.
Скорее рассказ, чем книга. Разрушенные представления, юношеский максимализм и размышления, размышления, размышления… Нет, здесь нет большой трагедии, здесь просто мир, с виду спокойный, но так бурно переживаемый.