Парацельс - [31]

Франк был клириком (духовное лицо) и теологом. Но в 1528 году сложил свой духовный сан и жил трудом своих рук, занимался книгопечатанием, мыловарением и писательской деятельностью.

Трудно сказать, были ли лично знакомы Гогенгейм и Франк, но сходство их религиозных и социальных воззрений заставляет предполагать возможность дружеского общения между ними.

В это же время в Нюренберге находился гуманист и деятель реформации — Андрей Озиандер. Это был человек чуждых и даже враждебных Парацельсу взглядов. Озиандер опубликовал комментарии к найденным в картезианском монастыре Нюренберга тридцати папским картинам (они относились к эпохе Фридриха II). Лютеранская односторонность этой публикации вызвала ответ Парацельса, который написал свой собственный комментарий. Он направлен против иерархических извращений обеих религиозных партий (папской и лютеранской) и вообще против попов. Напечатано это произведение было только в 1569 году, через много лет после смерти ученого.

Таким образом, время пребывания в Нюренберге не было потерящ-даром. Около этого же времени он принимается за два своих фундаментальных произведения: «Paragranum», посвященное общим естественно-научным основам врачебного искусства (физике, астрономии, химии и этике), и «Paramirum». в котором Парацельсом изложена общая этиология (учение о причинах болезней).

Уверенный в том, что ему теперь обеспечено беспрепятственное печатание его трудов, Парацельс двигается в дальнейший путь. Разочарование наступает чрезвычайно быстро. На пути между Нюренбергом и Регенсбургом он получает от магистрата извещение о прекращении печатания его сочинений.

Что же случилось? Встревоженный появлением его первой книги, медицинский факультет Лейпцигского университета обратился к нюренбергскому магистрату с требованием прекратить выпуск произведений Теофраста, и магистрат уступил требованию могущественных докторов старой школы.

Исчезала последняя возможность борьбы, преследователи замыкали круг, который означал изоляцию и замалчивание. В отчаянии Парацельс берется за перо и пишет черновик дерзкого послания нюренбергскому магистрату. «Не надлежит вам осуждать и запрещать печатание», — говорит он и требует свободного диспута со своими противниками, ибо иначе запрещение это-нанесение удара самой истине. «Для того и существует печать, для того и печатают, чтобы истина увидела свет». Благоразумие и осторожность берут верх, слишком большая ставка поставлена на карту, и он смягчает свое письмо, униженно просит об отмене несправедливого решения. Магистрат остается непоколебимым. Вспоминаются замечательные слова Парацельса: «Искусство не имеет иных врагов, кроме тех, которые в нем ничего не смыслят».

Итак, осталось единственное: врачебная практика как средство пропаганды его взглядов и источник пропитания.

Слава знающего и удачного врача сопутствовала ему, и богатые и знатные люди призывали его к себе. Но заработок этот был неверен, случаен, и нередко врач подвергался оскорблениям и обману.

Когда из Регенсбурга судьба привела его в Амберг, он был в этом городе призван в дом к богатому бюргеру Себастьяну Кастнеру и лечил его. Этот богач не только не заплатил Парацельсу, но похитил его лекарства и велел выгнать врача вон из дома. «Поэтому я советую всем врачам остерегаться больных, которые предлагают пристанище и пищу».

Аналогичное происшествие произошло с ним в Эслингене, куда он снова прибыл, решив вернуться в родную Швейцарию.

Начало 1531 года застает его в Сан-Галлене, и здесь начинается новая глава в его жизни, когда он меняет родное врачебное искусство на религиозное проповедничество.

Аппенцельский проповедник

Парацельс стал банкротом: в Базеле были похоронены его надежды на почетное место в высшей школе и признание его медицинского учения, в Нюренберге он потерпел фиаско с изданием своих медицинских трудов.

Не в характере Парацельса было впасть в отчаяние или признать себя побежденным, но все происшедшее заставляло подумать о причинах поражений.

Сколько стран обошел он, сколько людей видел, сколько испытал и все же, может быть, просмотрел самое главное. Нельзя же было считать случайностью опутывавшую его цепь неудач. Происки врагов? Но враги были у всех завоевателей и новаторов. Они не помешали его тезке, греку Теофрасту, занять первенствующее место в Афинах, не остановили на полпути к власти герцога Эрколе д'Эсте и не сломили гордую золю Христофора Колумба. Или у Теофраста было меньше права на успех, меньше знаний и энергии?

Он удивлялся, что писания Лютера и Цвингли принимались с таким одобрением, эти «суетные вакхические произведения». «Их и папу, — говорил Парацельс, — поистине следовало бы сначала отправить в школу на обучение».

И все же число приверженцев «сумасшедшего монаха из Виттенберга» росло. Цвингли умер, но его учение стало знаменем в руках многочисленных приверженцев и продолжателей начатого им дела.

А он, Парацельс, пришедший в Базель, чтобы совершить революцию в медицине — этой величайшей науке — вынужден был бесславно бежать из Базеля и там его уже, очевидно, забыли.

Его выкинули, как ненужную ветошь. А между тем, не так давно базельские реформаторы добивались приглашения Теофраста в свой город. Там, в Базеле, и позднее в других городах католики и реформаторы наперебой старались склонить его на свою сторону. Но он — ученый, и не хотел служить их партийным интересам, житейским ссорам и мелкой вражде. Он шел своей дорогой. Да полно, была ли у него своя дорога? Не являлся ли он просто игрушкой в чужих руках, которые его и отбросили, когда удостоверились в непригодности Теофраста для поставленных ими политических целей?