Para Bellum - [20]

Вошедшая была светлой блондинкой, ве­ликолепно сложена, и даже эсэсовская форма не могла убавить впечатления яркой женственности, и лицо ее, матово белое, было красиво. Но стоило только раз взгля­нуть в ее зеленоватые узкие глаза, и воз­никало странное ощущение какого-то тре­вожного несоответствия. Они убивали всю женственность. Глядя в них, человек не­вольно начинал лихорадочно соображать: а не натворил ли он чего-нибудь, против­ного закону и совести?

— У этой девки палаческие глаза, — ска­зал Бюлов майору вермахта Цорну из Цвайгштелле-5. Цорн был начальником от­деления-5 Отдела документации круп­нейшей технической фирмы Германии. Под этой маской новорожденный генштаб вер­махта держал один из своих разведыватель­ных центров. Именно Цорн рекомендовал Бюлову свою сотрудницу Дорис Шерер для этой операции.

Женщина щелкнула каблуками и вытяну­лась в ожидании.

— Вот и все, унтерштурмфюрер. Вы слы­шали разговор со всеми участниками опе­рации, и вы одна знаете систему в целом... Больше я у себя никого не прячу. — Он хмуро усмехнулся. — Ни деньги, ни их ох­рана вас интересовать не должны. Ваша забота — Клаус Лёльке. Вы должны обере­гать его... как бы это выразиться... от него самого. Вам понятно?

— Так точно!

— Если он начнет мудрить — застрелите его.

— Так точно!

Бюлов помолчал, не зная, что еще ска­зать этой особе, взгляд которой рождал в нем смутную беспричинную тревогу.

— Вы можете идти, унтерштурмфюрер Шерер, — проговорил он наконец, глядя в сторону.

Она щелкнула каблуками и неслышно исчезла.

Лёльке обладал прекрасной арийской на­ружностью, какую весьма ценили богатые пожилые дамы, посещающие модные мага­зины берлинского запада. В одном из них Клаус Лёльке достиг положения старшего приказчика, потому что умел вовремя со сладкой улыбкой подать покупательнице стул и терпеливо предлагать ей бесчислен­ные образцы дамского белья. Клаус Лёль­ке уважал своего хозяина до тех пор, пока однажды ненароком не обманул его до­верия. С того дня он стал намеренно по­вторять такие случаи, совершенствуя прие­мы и увеличивая количество украденных денег. Одновременно с тайным сознанием собственной нечистоплотности в нем росло желание нагадить хозяину как можно боль­ше. Когда у Лёльке появился собственный домик около Крумме Ланке и свой автомо­биль, он был уже глубоко убежден, что че­стными способами нельзя нажить даже че­стного имени. Набожность жены внушала ему одно лишь раздражение — он пони­мал, что глупая Эльза, похожая на лошадь, чище и лучше его, белокурого красавца Клауса. Он бессознательно завидовал ей, считая справедливыми ее пощечины за мно­гочисленные измены, но изобретал себе оправдания, почему-то старался предста­вить себя невинным страдальцем, и именно этот скрытый комплекс неполноценности заставил его вступить в штурмовой отряд.

Все текло спокойно, пока не произошел переворот, приведший Гитлера к власти. Давнишний приятель Лёльке, ресторанный официант Эрнст, стал всесильным началь­ником берлинских штурмовиков. Как-то он попросил взаймы денег, Лёльке дал втрое больше и без отдачи, и Эрнст, кое в чем исказив партийную биографию дружка, произвел его в командиры батальона. В «Ночь длинных ножей» Эрнста расстреля­ли, чему Лёльке был весьма рад, потому что таким образом устранялся нежелатель­ный свидетель. Послушный, аккуратный и воспитанный Лёльке перешел из штурмо­виков в СС и за арийскую внешность и безупречное поведение был назначен в личную охрану фюрера. К чести Лёльке, он не был идейно убежденным национал-социалистом. Просто вовремя сориентиро­вался. Будучи нечистым на руку и обладая задатками мелкого авантюриста, рассчиты­вать на крупную карьеру не приходилось. Но Лёльке твердо знал, что своего-то он не упустит.

Когда его привели в подвал на Принц-Альбрехтштрассе, 9, где посреди стальной комнаты-сейфа стоял железный стол, на котором высились груды денег, то Лёльке вначале оцепенел и стал как будто бы пло­хо видеть и слышать: точно сквозь кисею он увидел стальной чемодан, снаружи об­тянутый кожей, аккуратные штабеля долла­ров в крупных купюрах, которые люди в белых халатах аккуратно укладывали в че­модан, и наконец цифру 300 000, запечат­ленную на бумаге, где он и расписался... А затем поставил подпись на отдельной бу­маге, где значилось число 18 000...

С той минуты он как бы не принадлежал себе. Он стал придатком колесницы из пя­ти радужных нулей и высокомерной тройки. Его приковали золотой цепью к этой колес­нице, и куда она его влечет, было никому не ведомо...

На длинном, как торпеда, черном брони­рованном «мерседесе», в обществе двух немолодых охранников, Лёльке без проис­шествий прибыл в Амстердам и поселился в знакомом номере отеля «Карлтон». Ему оставалось осуществить чисто техническую часть операции — отнести чемодан в Нидерландскмй коммерческий банк, где вице-директор сдаст деньги, а он, Лёльке, вру­чит ответственному служащему банка спи­сок адресатов.

За день до прибытия Абрама Моссе Гай, уже успевший приглядеться к текучему со­ставу обитателей «Карлтона», отметил по­явление в отеле целой группы новых путе­шественников. Они заняли на втором эта­же все номера по соседству с номером, где до этого останавливался Моссе, исчез­нувший на целую неделю, но оставивший номер за собой. Гай жил на том же этаже, но в другом конце коридора.