Папство и Русь в X–XV веках - [34]

В ноябре 1215 г. был созван в Риме IV Латеранский собор. Здесь, в присутствии 71 примаса, 412 епископов, 800 аббатов и прелатов и множества светских магнатов, Иннокентий III демонстрировал мировое могущество папской власти. Все решения собора были сформулированы от имени папы, а присутствовавшие лишь заверяли свое согласие с ними своей подписью. Центральным вопросом в работе собора было «соединение» западной и восточной церквей. Было объявлено о подчинении Риму греков, живших в тех областях Византии, где были созданы латинские епархии. Присутствовавшие на соборе латинские патриархи Константинополя, Иерусалима и Антиохии выступили с признанием папской власти. Собор запретил поставлять греческих епископов там, где уже есть латинские, запретил перекрещивать латинян, вступающих в греческую церковь, а главное — принял решение, выражавшее, казалось бы, полную победу папской власти на Востоке: «Патриархи Константинополя. Александрии, Антиохии и Иерусалима должны получить от римского папы паллиум[199] как символ полноты их священства». Еще более выразительно говорилось о том, что «после римской церкви, являющейся матерью и наставницей всех верующих, константинопольская церковь занимает первое, александрийская — второе, антиохийская — третье и иерусалимская — четвертое место. Перед патриархами этих четырех церквей могут нести выносной крест всюду, где они пребывают, за исключением Рима или тех мест, где одновременно находится папа или его легат».[200]

Эти решения должны были закрепить первенствующее положение папы римского и подчинение ему восточной церкви в той ее части, которая была ранее подвергнута латинизации. Что касается греко-византийской церкви, то папе не удалось добиться успеха в заключении с нею унии. Никея продолжала оставаться центром, сплачивавшим силы сопротивления греков латинянам-католикам. Она «сделалась центром греческого патриотизма».[201] Всякую мысль о соглашении с захватчиками здесь воспринимали как предательство. Церковная уния не меньше, чем политическое соглашение, была неприемлема для народа, жившего постоянной надеждой на свое освобождение от ига западноевропейских феодалов и папства. Расчеты, которые делались в Риме, на то, что захват Константинополя позволит папству в короткий срок стать хозяином всей христианской церкви на Востоке, не оправдались. Католичество приобрело в результате всех усилий и жертв лишь очень ограниченное местное значение на небольшой территории.[202]

Впрочем, скудость и непрочность успехов папской политики в первые 15 лет XIII в. вряд ли были видны современникам. И сам Иннокентий III, и его окружение, видимо, считали, что папство достигло преддверия миродержавия, к которому так упорно стремились еще Григорий VII и его преемники. Им казалось, что реализуется на деле «Константинов дар». Больше того, в «Константиновом даре» шла речь о главенстве папы над странами Запада, а Иннокентий III стал главой и на Востоке, как бы приняв и вторую часть наследства древней империи.

Теория о примате папской власти над светской получила при Иннокентии III каноническое значение. Уже в первые месяцы своего понтификата в одном из своих посланий («Sicut universitatis conditor») он писал: «Подобно тому, как бог — создатель вселенной установил два великих светила в тверди небесной: большее, дабы днем руководило, меньшее же — ночью, так и в тверди церкви вселенской… он установил два великих достоинства — большее, дабы, подобно дням, душами руководило, и меньшее, которое, подобно ночам, руководило бы телами: таковы — папское полновластие (auctoritas) и королевское могущество (potestas). И затем — так же, как луна свет свой получает от солнца, она же меньше и количественно и качественно, но одинакова по положению и действию, так и королевское могущество от папского полновластия получает сияние своего достоинства».[203] И в другом послании Иннокентия III говорится, что «папа как посредник слова божьего вознесен над императорами и королями».[204]

Эта идея о несравнимом превосходстве папской власти над светской проходит через всю кипучую, полную энергии семнадцатилетнюю деятельность этого крупнейшего представителя папской власти. Он заявлял, что «папа не только в духовных делах обладает высшей властью (habet… summam potestatem), но и в светских — великой властью от самого господа (ab ipso Domino)».[205]

И если предшественники Иннокентия III усвоили титул «наместника св. Петра», а те греки, которые после взятия восточной столицы угодливо преклонились перед своими завоевателями, раболепно называли папу «тринадцатым апостолом»,[206] то Иннокентий сам претендовал на большее, именуя себя «заместителем Христа», «заместителем бога» (Vicarius Christi, Vicarius Dei).[207]

Стремясь осуществить свои идеи об универсальной (вселенской) теократической монархии и полноте своей власти (plenitudo potestatis), Иннокентий III не стеснялся в выборе средств. Он разжигал борьбу между претендентами на императорскую корону, вел двойную игру, обманывая тех, кого якобы поддерживал. Папа прибегал к использованию вооруженных сил, действуя как могущественный феодальный монарх. Его светская власть в огромной степени расширилась: датский король Вальдемар II «Победитель», польский — Болеслав, аррагонский — Педро II, болгарский — Калоиоанн признали себя вассалами папского престола, получили свои короны от папы. Подчинились папе король Леона — Альфонс IX, португальский и венгерский короли, чешский король и король Далмации. Но и над наиболее крупными государствами тогдашней Западной Европы Иннокентий простер свою власть: императорский префект в Риме вынужден был смиренно целовать ему туфлю, признав себя его вассалом, он сделался сеньором английского короля Иоанна Безземельного, он заставлял трепетать могущественного французского короля, отлученного им от церкви, Филиппа II Августа. Снаряженные им отряды рыцарей под флагом крестового похода против альбигойцев вторглись в пределы французских владений и подвергли их опустошению, снеся с лица земли десятки городов и деревень, истребив значительную часть населения южной Франции.