Папина жизнь - [69]

— Мама очень расстроена?

— Да.

— Как ты думаешь, все будет хорошо?

— Мы пока не знаем.

— Ты знаешь, у меня нет к ней ненависти. Она ведь про меня так не думает?

— Она знает, что ты очень сердишься.

— Из-за фамилий?

— Ну да.

— Мне кажется, нам с ней стоит потолковать и попытаться договориться. Ты как думаешь?

Глория сделала удар слева и завершила партию. Она покачала головой, словно говоря «Может быть, может быть». А потом вслух сказала:

— В средней школе я опять возьму свою фамилию.

— Что? — я поймал шарик и удержал в руке.

— Буду опять Глорией Стоун. Я спросила, они мне говорят — давай, нормально. Пиннок — вообще дурацкая фамилия. — Она засмеялась.

— Ну нет! — неискренне ответил я.

— Нет, дурацкая! — захихикала Глория. — И похоже на «Пиллок».

— Откуда ты вообще такие слова знаешь!

— Я и Крису сказала.

— Что у него фамилия похожа на «Пиллок»?

— Ага!

— Так и сказала? А он что?

— Не обиделся. Сказал, что его так иногда дразнили в школе.

Тут мне стало любопытно. Раньше ведь Глория о нем почти не рассказывала.

— А в какую школу он ходил?

— По-моему, в какую-то ужасно престижную. Закрытый пансион.

— А он что, и правда очень богатый?

— Уух! Ты что, пап, его побаиваешься, что ли?

— Ну да.

— Ха! Разве можно бояться Криса!

— А что такого? У него больше денег, чем у меня, он компьютерный гуру, очень успешный. А я всего лишь бедный художник.

— Да Крис же не страшный. Он сам все время волнуется!

— Насчет чего?

— Не знаю, детям вроде как знать не положено. А что, разве художники богатыми не бывают?

— Только некоторые, — сказал я.

— А ты почему стал художником?

— Я хорошо рисовал, мне это нравилось. И мне хватало наивности думать, что на это можно жить.

— А нельзя?

— Ну, можно, в общем-то… временами.

— Я видела, что ты рисуешь для дяди Чарли.

— Господи! Да ты что!

— Ага, это, по-моему, интереснее, чем мой портрет, который висит у дяди Брэдли с Маликой.

— Ерунда! — ответил я. — Он украшает их ресторан! Вот такую работу я люблю — честную, с душой, чистую.

— Ой, перестань, ты меня смущаешь.

— Ладно. А Крис тебя тоже смущает?

— Сплошные вопросы!

— Ну а все же?

— Иногда, пожалуй.

— Например когда?

— Ну, например, когда он хочет, чтоб мы ему позировали для фотографии. Хочет, чтобы все было так красиво и опрятно, «как в настоящей семье», он так говорит.

— И часто это бывает?

— В последнее время да. Еще на рождественском представлении, — ее карие глаза повернулись, как тяжелые мраморные шарики. — Он там стоял на самом виду и записывал нашу пьесу. Сказал, что любит рождественские традиции и что хочет послать пленку каким-то родственникам, чтобы показать, какая у него теперь прекрасная семья.

— Звучит неплохо, — сказал я. Экая добродетель. — А американского лося он тоже заснял?

— Лося?

— То есть северного оленя. Человека в костюме оленя.

Глория удивилась и рассмеялась.

— А, да, помню! Никто так и не понял, кто это был. А ты откуда знаешь?

— У меня были секретные сведения из первоисточника.

Ночью я сел под навесом с фонарем.

Дорогая Дайлис,

Прошло три года с тех пор, как закончились наши отношения, и мне кажется, я должен еще раз попросить тебя постараться найти способ уладить наши разногласия…

Я писал, взвешивая каждое слово, и закончил уже около двух часов ночи. Потом я ринулся к почтовому ящику и поспешно бросил письмо в щелку, чтобы не передумать.

Глава 28

Вероника поглядела на нас обоих.

— Давайте, — начала она, — решим, что мы будем обсуждать в первую очередь.

Я никогда еще так не нервничал, как здесь, в этой бесцветной комнате с закрытыми шторами, не пропускающими уличные сумерки. Посредник Вероника говорила ласковые слова, а напротив меня сидела Дайлис Дэй собственной персоной.

— Какие будут предложения? — спросила Вероника, приглашающе изогнув брови и переводя взгляд с меня на Дайлис.

— Я бы хотела поговорить о своем муже Крисе, — сказала Дайлис. — Особенно мне хотелось бы поговорить о позиции Джо по отношению к нему и об отношениях Криса с детьми.

Пока она говорила, я разглядывал орнамент на ковре и пытался нащупать тормоз этой бешеной карусели эмоций в голове. Дайлис усталая, подумал я. Еще я заметил, что она потолстела. Неужели возраст дает о себе знать? Во мне заскреблась грусть. Возможно, сознание того, что и я над временем не властен.

— А вы, Джозеф? — спросила Вероника.

— Я хочу поговорить о смене фамилий и о том, какой ущерб это принесло.

После некоторой паузы Дайлис сказала:

— Наверное, лучше мне ответить.

Я сосредоточился на ковре. Она смотрела на меня, это ощущалось по голосу. Я знал, что должен на нее посмотреть, и пытался себя заставить, пока она говорила.

— Я отдаю себе отчет, Джо, — сказала она, — что тебе, может быть, трудно это понять. Но у меня были причины для такого решения…

Наконец я смог поднять глаза, но в результате перестал ее слышать. Волосы Дайлис оставались длинными и роскошными, как всегда, но меня поразило, как изменилось ее лицо. Неужели меня просто обманывает память? Мы ведь долго не виделись. Но нет — нечто страшнее, чем время. Щеки припухли, кожа потускнела. Болезненный облик довершало отсутствие макияжа, даже знакомой губной помады. Опомнившись, я решил больше не пялиться и отвернулся. Дайлис все говорила. Я попытался снова вникнуть.