Папа Хемингуэй - [20]
В тот день мы оказались единственными посетителями ресторана. Как только Эрнест появился в дверях, хозяин, мсье Франсуа Деметр, величественный старик с роскошными усами, сразу же его узнал. Он подошел к нам, радостно улыбаясь, назвал Эрнеста по имени и обнял. Нам нужно было согреться, и он быстро смешал для нас аперитив. Нас усадили как можно ближе к плите за большой круглый стол. Слегка прихрамывающая такса мсье Франсуа терлась о ногу Эрнеста, пытаясь добиться его внимания, что в конце концов ей и удалось.
После великолепного обеда Мэри и Джигги пошли в магазин «Элизабет Арден», где они должны были с кем-то встретиться, а мы с Эрнестом остались в уютном тепле у горячей плиты и с не менее горячим «Шатонеф-дю-Папе».
— Когда-то мы с Полин жили совсем недалеко отсюда, — сказал Эрнест. — Старая подружка Полин. Тогда она была влюблена в Майка Уорда. Майк — из самых крутых парней, которых я знал в своей жизни. Правда, он был глуховат, но так предан мне, что Полин как-то заметила: «Если Эрнест убьет свою мать, Майк лишь скажет: что ж, имеет право, ведь это же его мать, не так ли?»
Никогда не забуду то время, когда я работал над гранками романа «Прощай, оружие» в кабинке у финишной линии шестидневных велосипедных гонок. Там было неплохое и недорогое шампанское, а когда мне хотелось есть, я получал крабов по-мексикански из Прунье.
Я переписывал конец романа тридцать девять раз, а потом тридцать раз переделывал его уже в гранках, стараясь добиться нужного мне результата. Наконец я был удовлетворен. Как-то ночью, когда я работал, ко мне завалился Майк. Его левая рука страшно распухла. Вы когда-нибудь выращивали сквош? Так вот, его рука напоминала «гордость вашего сада». Присев, Майк объяснил, что вечером был в баре «У Генри» — этот бар в Париже знают все, там еще стены увешаны фальшивыми чеками. И вот глуховатый Майк вдруг услышал, как два сидящих неподалеку парня произнесли мое имя, но в какой связи, не понял и, решив прояснить ситуацию, подошел к одному из них и спросил: «Вы друг Эрни?» Тот ответил: «Нет», тогда Майк хорошенько его поколотил. «Я подумал, нечего ему говорить о тебе, раз он не твой друг. Но может, я был не прав, а, Эрни?» — спросил он меня.
Но я собирался тебе рассказать о Полин. Как-то мы были на сафари в Африке. Вдруг Полин говорит: «Я очень скучаю по маленькому Патрику, боюсь, нам нужно возвращаться домой». Тогда я ее спрашиваю: «Полин, а где он сейчас?» А она отвечает: «Понятия не имею». Больше она никогда о нем не вспоминала.
— Полин действительно любила сафари и лыжи или она это делала ради тебя?
— Пожалуй, только Хэдли действительно получала удовольствие от лыж, вообще она все это любила. Вспоминаю, как однажды зимой мы с Хэдли катались на лыжах в Германии. Я работал тогда тренером в лыжной школе герра Линта — зарабатывал нам на жизнь. В предыдущий год одиннадцать из пятнадцати отдыхавших в заведении Линта потерялись в горах — их предупреждали о возможности снежных обвалов, но они не испугались лавины и отправились в горы. Конечно, одиннадцать погибших в снежной лавине — не очень хорошая реклама для лыжной школы, поэтому в тот год к нам вообще никто не приехал, и мы жили там с Хэдли одни. Кроме того, начались страшные снежные бури, одна за другой. Во время этих бурь мы ночи напролет просиживали за покером. Основными нашими противниками всегда были герр Линт и хозяин конкурирующей фирмы. В результате герр Линт проиграл дом, все лыжные принадлежности и даже участок земли в Баварии. Я немного рассказал о нем в «Снегах Килиманджаро». Назвал героя господин Лент. Конечно, герр Линт не мог платить мне жалованье, и я жил на чеки, которые получал от канзасской газеты «Стар» — одиннадцать долларов за каждый репортаж и от восемнадцати до двадцати одного за большой воскресный очерк с фотографиями. Немного, но каждый доллар стоил семьдесят тысяч крон, а на триста пятьдесят тысяч крон уже можно было жить без всяких забот.
Выйдя из ресторана, мы спустились с Монмартра по узкой улочке и пошли дальше, пытаясь устоять на ветру. Когда мы проходили мимо книжного магазина, Эрнест остановился взглянуть на витрину — обычно там представляли новинки, книги молодых писателей. И сейчас здесь была выставлена книга какого-то неизвестного автора и висел плакат: «Все указывает на блестящее будущее этого писателя».
— Читал этого типа? — спросил Эрнест.
— Нет, — ответил я.
— А я читал. — Он достал карандаш из кармана и написал на плакате крупными буквами: «Вранье».
Эрнест хотел показать район, где он жил в свой первый приезд в Париж. Итак, мы начали с улицы Нотр-Дам-де-Шан, недалеко от лесопилки, и медленно побрели мимо знакомых ресторанов, баров и магазинов к Люксембургскому саду и его музею, где, как вспоминал Эрнест, он тогда влюбился в некоторые картины, научившие его писать.
— Обожаю Люксембургский сад, — сказал Эрнест, — знаешь, он спасал нас от голода. В дни, когда в доме было шаром покати и все кастрюли пусты, я брал годовалого Бамби, сажал его в коляску и мы ехали с ним в Люксембургский сад. Там всегда дежурил один жандарм, следил за порядком, но я знал, что около четырех часов он обязательно идет опрокинуть стаканчик в ближайшем баре. Тут и появлялся я с Бамби и с пакетом кукурузы. С видом этакого обожателя голубей я усаживался на скамейку. Надо сказать, Люксембургский сад славился своими голубями. Я выбирал подходящего голубка, а уже остальное было делом техники — сначала привлечь внимание намеченной жертвы кукурузой, а когда птица приблизится, схватить ее, свернуть ей шею и спрятать под одеялом в коляске Бамби. Признаться, в ту зиму голуби нам слегка поднадоели, но благодаря им мы выжили. А каков Бамби — во время нашей охоты он ни разу не показал на меня пальцем!
