Пансион благородных девиц - [38]

– Идиот, – рассмеялся он сам себе, – куда я иду? Что здесь происходит? Знает ли Оливия обо всем этом? Вряд ли… Неужели она привезла бы меня сюда, зная, что за нечисть здесь водится? С другой стороны, как она оживилась, когда я сказал, что, судя по всему, видел Абигейл… В тот момент она вообще обо мне не думала… Черт знает, что. Хотя нет гарантии, что даже он в курсе всей этой хрени.

Ему вдруг захотелось закурить или, как минимум, выпить пива.

– Генри, – позвал его знакомый мужской голос.

Генри обернулся, сердце бешено застучало, кровь с напором реки в прорванной дамбе хлынула в голову. Улыбка сошла с его лица.

Как в этом лесу мог оказаться его отец?!

– Генри… – опять повторился зов. – Сынок, я здесь.

Генри снова обернулся вокруг себя. Никого не было, вернее не было видно. Но что он мог видеть? Темные очертания кустов и деревьев? А что там, за ними?

– Отец? – неуверенно произнес Генри. – Это правда ты?

– Да, я здесь, – звучал голос из темноты.

– Я точно спятил, – пробормотал Генри. – Покажись мне!

«Его не может здесь быть, здесь ходят только мертвые, – рассуждал Генри, – с другой стороны, если это не отец, как та дохлая нежить могла знать о нем? Если только…»

– Отец, – крикнул Генри в сторону леса, – ответь мне: ты умер?

Кусты зашевелились. «Это ветер», – промелькнула отчаянная мысль. Но то был не ветер. Это был он: отец Генри. Генри видел его всяким: счастливым, задумчивым, убитым горем, злым, слегка выпившим, пьяным в стельку, пребывавшем в состоянии алкогольной «ломки». Он видел его всяким, но только не мертвым: глаза помутнели, мешки под ними стали еще темнее и выразительнее, худые щеки совсем впали в скулы, натянув бледно-серую кожу на кости.

– Что с тобой? – брезгливо спросил Генри у трупа, выходившего к нему навстречу.

– О, это? – тот осмотрел себя. – Это пустяки. Ты спросил: умер ли я? Ну, кажется, что да… Не помню, точно, когда… Дней пять тому назад, надо полагать… О, ну ничего, ты не беспокойся, – он подходил все ближе, – мое тело лежит в ванной. А там давно требовался капитальный ремонт… так что к соседям снизу скоро просочится моя начинка, – он хрипло рассмеялся, – и они вызовут полицию. Я уверен, какой-нибудь офицер знатно облюет наш старый ковер в гостиной, – он рассмеялся громче, – но такая уж у них работа! Я – их работа… Они – мои собственные уборщики, моя личная прислуга.

Старый Харрис (старый и совсем мертвый Харрис) снова стал смеяться, обнажая за редкими гнилыми зубами распухший язык, который лежал уже не в слюне, а в зловонных испражнениях мертвого тела.

– Это какое-то безумство, – сказал негромким голосом Генри, отступая назад.

– Чего ж безумство, сынок? – мертвый папаша остановился на месте и удивленно развел руками. – Что безумного ты нашел в смерти? Смерть – это один из самых естественных процессов жизни, а иногда даже один из самых желанных. Как, например, в моем случае… Только знаешь, сынок, я рассчитывал здесь встретить маму…

– А встретил меня, – перебил его Генри.

– О, нет, – возразил тот, – тебя я не встречал. Ты меня – да, но не я тебя.

– А есть разница?

– Конечно! Я тебя теперь могу видеть все время. Особенно здесь, пока твои мозги напоминают желе… А вот ты меня встретил случайно. Ну, или преднамеренно…

– Что значит: преднамеренно?

– О-о, – заулыбался труп, – а вот и правильные вопросы! Здесь, на этой стороне, мой дорогой, действуют свои законы. Но там, куда ты попал, эти законы кое-кто переписал. Там действует иной уклад, идущий из глубокой древности.

– Кто переписал эти законы? Что за уклад? – громко спросил Генри.

– Спроси это лучше у них, им известно об этом месте гораздо больше, чем мне, – мертвый Харрис улыбнулся и стал пятиться в темноту. – Я в этом мире новичок, а в этом лесу и уж тем более в том доме – я чужак. В отличии от них и тебя…

Продолжая улыбаться, бледное лицо стало исчезать, сливаясь с тенью леса. Генри стоял на середине земляной дороги, когда услышал за своей спиной шелест. Шелест от ее юбки, он не сомневался, он уже знал этот звук и даже привык к нему. Пытаясь переварить в своем «киселе», как выразился мертвый папаша, информацию о том, что сам родитель преставился, Генри обернулся и шагнул на шум. Он осторожно отодвинул рукой нависающую ветку и увидел ее – Абигейл Дункан.

На фоне сумеречного леса Генри отчетливо рассмотрел бледное лицо и бледные руки, лежавшие на плечах высокого мужчины в черном. Его он тоже узнал: это был тот самый не совсем живой приятель, который огрел его лопатой по голове. Пара не замечала Генри, словно они были здесь одни, и Генри потом понял, почему: сквозь них он мог видеть продолжение леса, а значит эти призраки предстали перед ним в той самой (приятной глазу) ипостаси призраков, в какой современному человеку кинематограф преподносит их чаще всего. Пока Генри думал над этим, у женщины в руке оказался большой нож с загнутым острием, который она без промедления вонзила в живот мужчине в черном. Она пристально продолжала смотреть ему в глаза, вспарывая живот до тех пор, пока нож не уперся в ребра. Мужчина смотрел на нее глазами, полными любви и боли, когда она, бросив нож на землю, засунула руку ему в грудь по самое запястье. Резко рванув руку на себя, она извлекла из груди мужчины еще бьющееся сердце. Тот упал, а Абигейл, бережно держа кровавый насос в своих руках, поднесла его к лицу.