Пансион благородных девиц - [21]

Для художника нравственная жизнь человека – лишь одна из тем его творчества. Этика же искусства в совершенном применении несовершенных средств.

Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые истины.

Художник не моралист. Подобная склонность художника рождает непростительную манерность стиля.

Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать все.

Мысль и Слово для художника – средства Искусства.

Порок и Добродетель – материал для его творчества…»

– Прекрасные слова, – прокомментировала чтение Генри Кларисса, – Оскар Уайльд бесподобен…

– Согласен. Разумеется, вы читали «Портрет Дориана Грея»? – Генри вложил между страницами свой билет на поезд, возлагая на него функцию закладки, отложил книгу и сосредоточился на кофе и круассанах с шоколадом, приготовленных с утра Викторией. Кларисса рассмеялась.

– Милый мальчик мой, – сказала она, – нет ни одной книги в этом старом доме, которую я бы не впитала в себя. Дориан Грей… – мечтательно сказала она. – Какая печальная утопия… Ты живешь, грешишь, пробуешь в этой жизни все, делаешь, что твоей душе пожелается, если, конечно же, таковая имеется, а расплачивается за это всего лишь твое изображение на холсте… Генри, ну что, сможешь мне создать подобный портрет? – она мило улыбнулась.

– Я постараюсь, – с улыбкой ответил Генри, – но я не могу поверить в то, что наша дорогая тетя Кларисса может пуститься во все грехи тяжкие, подобно легкомысленному Дориану Грею.

– О, молодой человек, вы можете ошибаться. Никогда не стоит судить о человеке, наблюдая за отрезком его жизни длиною всего в два дня, ведь ни один разумный индивидуум не продемонстрирует свои негативные качества в первые дни знакомства. И, поверь, то, что творил несчастный мистер Грей, хранится в подсознании каждого человека в качестве самых смелых фантазий и прегрешений. Конечно, решаются на осуществление этих фантазий лишь отъявленные смельчаки, но даже самые святые грешники, осуждая современных Дорианов, мечтают об их грехах и завидуют им.

– Соглашусь, – кивнул головой Генри, – но ведь каждый человек должен осознавать, что последствия такой порочной жизни не заставят себя долго ждать. Не сможет же современный Дориан Грей скитаться грешником целую вечность?

– Вечность… – мечтательно сказала Кларисса. – Что есть вечность? Мотылек, который живет один день, даже не знает о существовании вечности. Его цель – жить. Мы бредим вечностью только из-за того, что когда-то слышали о ней и, чаще всего, от сомнительных источников. Может ли душа существовать отдельно от тела? Да, безусловно. Любая религия с этим согласится. Но может ли тело существовать без души? Что скажете, молодой человек?

Генри улыбнулся. Кларисса испытывала его, как он сам решил, выводила на серьезные темы, чтобы оценить уровень его интеллекта. В ее же образованности он не сомневался.

– Я не думаю, – начал он, – что в людях, которые лежат многие годы в коме, еще присутствует их душа. Да, формально они – живы, но лишены сознания и эмоций. Потому я считаю, что без души тело не сможет просуществовать и дня. Искусственное продление существования физического тела не удержит в нем его душу.

– А что, если будет возможность хранить душу на расстоянии от тела, при этом жить, как ни в чем не бывало? – не унималась Кларисса.

– Это и есть идея книги о Дориане Грее, – ответил Генри, – именно потому она относится к жанру фантастики.

– Но и мистики, – подметила Кларисса. – И, если же фантастике нет места в образованном обществе, то мистика присутствует в нашей жизни достаточно часто. И это научно доказано.

– Вернусь к началу, – улыбнулся Генри, – я очень сильно сомневаюсь в том, что мой портрет будет обладать мистическими свойствами. Кларисса, я хотел спросить кое-что по поводу вчерашнего нашего похода на ваше семейное кладбище…

– Не пристало за едой обсуждать мертвых, – резко ответила женщина. – Виктория, благодарю за завтрак. Генри, я буду через час ждать тебя в библиотеке.

Генри немного опешил, но в глубине души он уже знал, что никто не станет ему объяснять не состыковку в датах, которую он заметил вчера. Причины могло быть две: либо это ошибка прошлых лет, либо же Кларисса и Оливия были с ним нечестны. Но зачем им врать о датах жизни людей, которых давно нет в живых?

Оливия молча доела свой завтрак, выпила кофе, поцеловала Генри в щеку и пошла в свою комнату.

– Я буду читать, – сказала она, – не буду вам мешать.

Генри любил писать. Картины, в частности портреты, всегда были его страстью. Каждый творческий человек болеет определенным видом неизлечимой болезни, от которой он получает в равной степени как удовольствие, так и вспышки гнева и депрессии. Для Генри это было художество, для Оскара Уайльда – создание миров, такого, как мир Дориана Грея, чтобы любой человек, которому мало мира реального, мог окунуться в мир фантазии и искусства.

Кларисса была права: краски и холст действительно были профессиональными. Казалось, все было куплено специально к его приезду. Генри, в ожидании Клариссы, раскладывал все так, как ему было удобно. В библиотеке кроме него никого больше не было. Тишину нарушал лишь шорох от тюбиков краски, которые Генри сортировал на свой лад. Вдруг за его спиной раздался хлопок, который вынудил парня подскочить на месте. Он тут же снова опустил взгляд вниз, пытаясь разглядеть свою обувь и в очередной раз удостовериться, что на ней нет мозгов директора агентства, в котором Генри работает. Мозгов не было. Всего лишь упала книга.