Панна Мэри - [4]

Но Мэри не обращала никакого внимания на этого жида. Ее возмущало даже и то, что он смеет глядеть на нее.

Ведь, по выражению дяди Гаммершляга, — она и для княжеского стола была бы лакомым кусочком.

— В сущности, я очень одинока, — подумала Мэри. — Мама, что для меня мама? Мама вздыхает и скучает в Варшаве по Карлсбаде, в Карлсбаде по Биарице, а в Биарице по Варшаве.

Это, право, единственное ее занятие.

Она настолько интересуется мною, что в случае моей смерти поплакала бы недели две. Впрочем, она не интересуется ничем и никем, ни мною, ни отцом, ни тем и ни сем.

Папа — обыкновенный Geschäftsmann; ведь следует все называть настоящим именем, как говорит ксендз Варецкий.

Отец меня очень любит, восхищается мной, но помимо внешнего лоска — он остался сыном дедушки Гнезновера… И кто же еще у меня? Нет ни братьев, ни сестер. Герсылька пока даже Вассеркранц? или может быть, Михаил Кухен. Все они слишком мало развиты для меня… Я одинока, я совсем одинока. Ведь у меня нет никого, и никто меня не любит. Если я нуждаюсь в чужой помощи, то могу ее найти, и найду только за деньги.

Она горько усмехнулась…

За деньги, все за деньги…

Полюбил бы меня хоть кто-нибудь?.. И сколько молодых людей делали мне предложение, сколько ухаживали за мною! Смельчаки!.. Пятеро из них любили других… странно, кажется, никто еще не полюбил меня, несмотря на мою красоту, несмотря на то, что я между девами, как лилия среди «терновников»…

Боятся, не смеют…

Но какой-то внутренний голос шепнул ей, что это неправда. Мэри горько усмехнулась… Странно… Ведь в других влюбляются, в Герсыльку, в Фроню Вассеркранц, в Маргариту Лименраух, в Саломенну, сестру Скразских, хотя они и некрасивы и не богаты. Иосю Вагнер, Иосю Кутускую, Ядвигу Подрембскую… В каждую кто-нибудь влюблен, — в Подрембскую даже несколько молодых людей, два или три. А ее — никто не любит. Правда, что все эти барышни сами также влюбляются, все стараются полюбить кого-нибудь, если не все, то, по крайней мере, большая часть… Она же, она одна никогда… Никого не любит и не старается полюбить. Она жаждет лишь страстных наслаждений: упоений, опьянений…

Она почувствовала, что губы ее вытягиваются… Какая-то страшная, неведомая сила предстала перед ней и обдала ее холодом.

— Страшно! — шепнула Мэри.

Но это чувство прошло. Мэри захотела еще раз вернуть свои мысли, но они уже спутались. И чудилось ей, что она видит лицо Владислава Стжижецкого.

— Он, кажется, влюблен в меня… — подумала она.

Эх, какая любовь… любовь артиста…

И что он такое? Будь он немцем, французом, англичанином — но польский композитор!..

Никогда ему не добиться всемирной известности.

Впрочем, какое мне дело до него? Замуж за него я не выйду. Madame Стжижецкая, что это значит?

Если бы он был всемирной знаменитостью… Польская знаменитость удовлетворила бы меня, если бы у меня был один или два миллиона, а ведь у меня их 11, а может быть, будет больше со временем… Нет, нет… Да и к чему все это? Ведь он не сказал мне ни одного слова. Каковы были наши отношения? Мы разговаривали на раутах с тех пор, как меня ввели в свет; затем мы поссорились и перестали разговаривать. Ничего не было между нами и ничего нет.

Из-за чего мы поссорились? Собственно говоря — без причины. Но я иногда жалею… Ни с кем я так не разговаривала. Он видел мою душу — смотрел в нее… слишком глубоко смотрел… Ба! Мне все можно. Я могу заплатить…

Он узнал мое странное честолюбие и мой эгоизм, который всю меня поглощает и переполняет…

Но к чему говорить об этом?

Боже мой, как он глуп! Чего ему захотелось. Разве он не понимает, что и не могу запретить никому судить обо мне, это не в моей власти, но я могу не позволить делать себе замечания… А, впрочем, кто знает?..

Он мне нравится… Хотя, собственно говоря, я сама не знаю, что мне в нем нравилось: он или его талант, а быть может, и правда, что я ему нравилась… так все говорили… А теперь перестали говорить — как жаль… Как он сегодня странно играл, я ничего подобного никогда не слыхала…

О чем он думал?

Если он воображал, что я занята им, — он дурак.

— Madame Ja comtesse Mery Zamoyska, madame la comtesse Mery Potocka — поклонилась она себе в зеркале и шепнула опять: — la princesse Mery Lubomircka, la princesse Mery Kaelzeroitt… Княгиня Мэри…

Ей стало жарко — смутилась.

Нет, мало владеть миллионами и быть красавицей…

— Графиня Мэри, княгиня Мэри, — все смелее шептала она, выходя из будуара и как бы привыкая к звуку этих слов. — Madame la comtesse Mery… Княгиня Мэри…

Mery это сделает Мэри, позаймется этим, — говорила, картавя, божественная светлейшая княгиня Мэри…

…Все мое, я все могу покорить, все!.. Avanti Mery!

Мэри, ты должна быть первой дамой в Польше, одной из первых в Европе.

У тебя для этого все в руках! Я знаю, что ты можешь этого достигнуть. Незачем будет тебе писать на визитных карточках comtesse или же princesse Mery telle et telle, nec Sweznichsky. Слава Богу, мне дали зато приличное христианское имя, и фамилия моя не Пистолет, не Медница.

Да будет слава Богу Всевышнему! Е avanti Mery!

Тебе предстоит еще покорить мир!.. Avanti Mery!

IV

Мэри вошла в гостиную. Вошла со своим обыкновенным выражением, с прищуренными глазами и немного выдвинутыми губами, с небрежными изящными движениями, с миной человека, которому все дозволено и который знает, что если найдется человек, который ей скажет — неправда, то все-таки и он и она будут уверены в душе, что это правда. Мэри поглядела кругом равнодушно, но с тайным любопытством: какое впечатление произвело ее долгое отсутствие в зале и не найдется ли свободного уголка. Ее глаза остановились на графине Вычевской, которая вместе с знаменитым пианистом-любителем графом Морским разговаривала со Стжижецким, затем на группе нескольких барышень и молодых людей, — наконец перешла на старого ученого профессора Тукальского, который, сидя одиноко в кресле, протирал свои очки. Мэри проскользнула около барышень и, не обращая внимания на графиню Вычевскую и на ее кружок, с очаровательной улыбкой села возле профессора Тукальского.