Панна Мэри - [14]

Ночь проходила медленно — но вот забрезжил рассвет. Когда Мэри, задремавшая, не смотря на страх, открыла глаза, на небе, среди золотистых и багряных тонов, маячило мглистое, огромное и мощное солнце.

На голубую гладь Пшиховского озера падали желтые полосы света, и в тех местах, где сквозь мглу пробивались золотые солнечные лучи, там загорались на воде искрящиеся розы и огненные зеркала. Было очень рано.

Мэри смотрела по сторонам. Сон укрепил ее, и дневной свет успокоил. Над головой кружили уже стада крикливых чаек, то приникая к земле, то взвиваясь в воздух с пронзительных писком. Цапли с длинными шеями и острыми клювами плыли уже в воздухе медленно и торжественно. Дикие утки и другие болотные птицы, названий которых Мэри не знала, — должно быть, дупеля и бекасы, перекликались в траве или перелетали с кочки на кочку.

Вдруг Мэри увидела прелестную картину: огромный олень шел лугом к озеру.

— Ведь не нападет же он на нас?! — думала она, вспоминая все, чему учили ее по зоологии ее учителя.

Серны порознь или стадами проходили и пробегали по болоту, другие паслись, изредка поднимая головы и оглядываясь по сторонам. На нее как-то они не обращали внимания. Она тихо сидела в поломанном экипаже, укутавшись в попоны.

Становилось светлее и теплее. На землю падала золотистая солнечная пыль.

Солнце пробивалось сквозь мглу. День засиял во всем блеске.

Мэри сбросила попоны и выскочила из экипажа. Она была очень голодна, все тело ныло, но она чувствовала себя бодрой.

Солнце отразилось в воде — заблестело все озеро, и множество прелестнейших красок заиграло на его голубой глади.

— О, как здесь хорошо! — шепнула Мэри, становясь на сухую кочку.

И какая-то незримая сила бросила ее на колени и заставила поднять вверх руки. Мэри стала молиться.

— Природа! Великолепная и величественная! — шептала она. — Природа, дивная и опьяняющая!

Душа моя плывет к Тебе, сердце мое полно восторга и непостижимых грез…

Природа, мать всего живого!

Я хотела бы быть прекрасной, как Ты, и чистой, как твой свет, доброй, как Твоя живящая мощь.

Твои чары вливаются в сердце мое, и в груди моей шум, как шум деревьев в лесу…

Потом Мэри стало казаться, что солнечный свет излучает из себя какие-то прозрачные, светозарные видения… Какой-то огромный хоровод призраков с лилиями и пальмами в руках, в белых одеждах… И хоровод стал приближаться к ней из озаренных далей…

«Роза саронская, — звучала песнь, — роза цветущих долин и ароматных рощ…

Ароматных рощ, рощ, что никогда не увядают…

Роза саронская — вот свет наполнил твои глаза и душу…

У нас сестра на земле, сестра прекрасная и подобная миртовому цветку, или пальме, что не знала еще самума.

Над священными водами Ганга, среди цветов лотоса, там наша отчизна…

Там белые груди наши дышали блаженством и принимали объятия…

Там был великий праздник любви, ночь очарования…»

Солнце светило все ярче. Великолепный июньский день вставал с ложа. Мэри вернулась в экипаж, легла в нем навзничь и, впитывая в себя тепло и свет, смотрела в пространство.

А трава цвела утренней росой и вереск на кочках блестел серебром, где-то далеко таяли дымки тумана, блуждающие, белые и светлые, виднелась земля, помолодевшая, свежая, радостная. Олень поднял голову и смотрел. На солнце он казался выкованным из металла. Крикливое стадо чаек кружило у него над головой.

Странно-блаженное чувство вплывало в сердце Мэри.

— Я бы хотела быть доброй, хотела быть чистой! — думала она.

И множество благих дел поплыло у нее перед глазами.

Она шла по захолустным, Богом забытым деревням, шла по стране вечного мрака и нищеты и раздавала деньги. Она стала лечить больных, собственными руками делала перевязки, подавала пищу к губам стариков и грудных малюток. Стала мыть и причесывать детей. Кроме денег, она несла слова утешения и бодрости. Ее знали в самых убогих хижинах и в самых темных подвалах. Перед нею шла радость и надежды, за нею — благословение и благодарность…

И вдруг, в тумане, ей улыбнулось лицо Стжижецкого, его глаза, глядящие на нее с восхищением, и его жаждущие губы…

Мэри еще больше откинула назад голову…

Все казалось ей теперь чем-то неземным, и сама она точно перестала принадлежать земле. Солнце и озеро, трава и вереск, озеркаленные утренней росой, далекий горизонт светлой, утопающей в лучах земли — все превратилось перед ее глазами в видение, в волшебство. Белые призраки, которые исчезли-было, появились снова. Они шли длинным хороводом, несли пальмы, лилии, алые маки, которые свешивались на стеблях и застилали воздух… Звучала какая-то песнь без слов, и улавливал ее не слух, а душа. Мэри чувствовала, что она возносится на небо…

На озере расцветали цветы, цветы с невиданным великолепием красок и невиданным великолепием листьев. Цапли и чайки превратились в цветы, в летающие стоцветные цветы. Мэри казалось, что перед нею пролетают гирлянды роз, что где-то высоко над нею колышутся огромные лилии и гиацинты.

— Кто ты? — спросил ее какой-то голос в воздухе.

— Я воплощение жизни! — ответила она.

Кто спросил ее и отчего она так ответила — она не отдавала себе отчета. Чувствовала, что все, что живет вокруг нее — живет через нее — оттого и назвала себя воплощением жизни.