Панкомат - [35]

— Все люди хотят денег, — сказал я, — Отсюда все и проистекает. Идеи — это какое-то отдаленно прилагательное. Борьба вся должна на этом и строиться. Я имею в виду, на деньгах. Деньги надо либо давать, либо отбирать. Я знаю ряд способов. Если мы не будем ставить своей целью отобранные деньги присваивать себе, то уже это будет неплохо. Если человек больше интересуется созиданием, чем сверхколбасами, то это вообще сила. Ну, вы знаете. Но так мало кто может. Мы вроде можем. Но у нас и денег нет, чтобы проверить. Верно? Когда они будут, все станет по-другому. Если их не будем, мы будем оставаться альтернативистами до конца дней. Вечно мечтающие, вечно альтернативные. Впрочем, с одного конца альтернативности — воспоминания о молодости, а с другой — вопрос жены о зарплате.

— В смысле.

— Если взломаны два счета… С одного бабки качаются на другой. Оба счета нам не принадлежат. Нужно действовать нерационально. Ведь палятся на глупости. Таким же образом проводится расследование. Есть штамп, и все именно в это и упирается. Мы просто перекачиваем бабло, а потом оно, словно тараканы, разбегается кто куда. С этим взломом будет связан висяк серверов. В ФСБ сидят живые люди, и далеко не все из них заражены идеей о существовании электронных Сэнсеев. Ежегодно ловят целый букет взломщиков, но вся эта практика относится к глупцам, которые даже не думали о том, на что они идут. Нужно начинать с цели. Во-первых, для чего нужны деньги? Здесь все ясно. Деньги пойдут на революцию. На фундамент революции. Ведь, не смотря на то, что революция — это разрушение, это также и здание. Это невозможно отрицать. Сначала — проект. Потом — проработка. Но даже на то, чтобы создать проект, нужны большие средства. Но это пришло мне в голову не сейчас. Взломать счета возможно. Нужно лишь знать то, что ты делаешь. В конце концов, нужно знать, что ты прав, а отобранные деньги — это то лишнее, чем перекормлено обманутое поколение.

— Это идея, — согласился Петр.

Глаза Club загорелись. Она любила необычные явления. И хоть моя область казалась непонятной даже самым отъявленным умникам, было понятно, что после моего ухода она будет еще долго размышлять. Вспоминать меня перед сном. Придумывать какие-нибудь ситуации. Представлять себе мои мозги, к которым подключили монитор, чтобы видеть, что я там, кто я там. Может быть, там будет видна накипь и ракушки, а также выросшие на душе прыщи.

— Мальчики, вас посадят нафиг, — заключила она тут же.

— А мы еще ничего и не сделали, — сказал Петр, — рано еще нас сажать.

— Н-да, — сказал я, — совсем ничего. Ни одной слабой попытки. Я представляю себе, когда вы все завяжетесь по уши, и бояться чего-либо уже поздно будет. Когда надо будет бежать…. Это тогда совсем другой разговор будет.

— Думаешь, я испугаюсь? — спросил Петр.

— Я ничего не говорю и не думаю. Че Гевара тоже был окружен толпой, пока был успешен. А конец его был более, чем печален. Если человек хочет революции, он должен быть к этому готов. Хотя бы не так круто. Не так полярно. Но кинуть его могут легко — как правило, всем окружающим нафиг ничего не надо. Они просто ослеплены. В одной команде не может быть много настоящих концептуалистов.

— А я и не буду бороться, — сказала Club.

— Конечно, — согласился я, — но главное ведь не победить, а бороться. Разве не с чем бороться? В нашей стране всегда было место идиотизму. Дураки, дороги, все такое.

— Это классика, — заметила Club.

— Да. Но, насколько я знаю, в приезд президента вдоль всего пути его следования по квартирам ходили агенты и предупреждали, что стрелять будут в любого, кто высунется из окна. Как вам это нравится?

— Я немало об этом говорил, — проговорил Петр.

— Хуже всего, что есть Московия, а есть весь остальной мир, и, сколько ты об этом не говори, ничего не изменится. Считается, что, если человек говорит о плохом, значит ему плохо, и он — слабак. Нет денег — лох. Наш человек постоянно находится в состоянии между рабом и господином, но никто не станет обращать на это внимание. Нужно бороться за бабло, или бороться за его удержание. Одни должны жить очень богато, другие — как придется.

— Наш народ можно трахать до бесконечности.

— Это — взаимотрахалово.

— Да, это более точно звучит.

— Более убедительно.

— Об этом и правда никто не говорит, — сказала Club, — цены растут. Говорят, что коммуналка подорожала на десять процентов, хотя — она подорожала на двести процентов, и все готовы это жрать хотя бы потому, что есть дешевое пиво, есть новые модели телефонов и DVD-проигрывателей.

— Это очень верно, — сказал я, — клан избранных доит всю остальную страну.

— Однако, — сказал Петр, — избранностью здесь не пахнет. Я ничего не имею против сегодняшнего президента, он хотя бы образован и интеллигентен. Но, в общем. Но вообще… Кланы воюют за то, кто будет нас ебать. И больше ничего. Тот, кто сильнее, тот, у кого более сильные и образованные слуги. Весь телевизор заполнен именно этим. Проблемы. Русский человек заполнен этим по уши. Он думает, что существует политика, большая политика, и все такое, магическое и сложное. А это — дележ. А товар — это все мы, наши руки и ноги. Наши мозги. Это вся суть нашей цивилизации. Они весь остальной народ считают скотом. Возможно, что это — правильно. Предположим, что так и было придумано первоначально. В этом контексте наши действия более, чем альтернативны.