Паника в ложе "В" - [76]

— Во многих отношениях она и была таковой. Ее многолетняя преданность Марджери Вейн, которую она хотя и преувеличивала в собственных целях, ни в коей мере не являлась притворной. Если бы Марджери Вейн не растравляла в себе давнюю и нелепую злобу, ее компаньонка никогда не причинила бы ей вреда. Во время так называемой прелюдии на борту лайнера я мог поклясться, что от мисс Харкнесс не исходит никакого зла. И я был прав — тогда она еще не замышляла ничего дурного. Ее душу обуяла ярость, только когда ненависть к Джону Фосдику, которую Марджери Вейн лелеяла десятилетиями, вступила в прямой конфликт с любовью, которую Элизабет Харкнесс питала к нему столь же длительное время.

— Значит, история Кейт Хэмилтон была правдой? — воскликнула Энн Уинфилд. — Она говорила, что в молодые годы Фосдик был неравнодушен к Бесс. Выходит, Бесс тоже любила его?

— Мисс Уинфилд, могу я попросить вас не забегать вперед?

— О, простите! Но когда у вас возникли подозрения?

— Даже у такого старого маразматика, как я, — ответил доктор Фелл, — пробудились подозрения, когда мисс Харкнесс в ночь после убийства сидела перед нами наверху и рассказывала историю, которая была… хрмф!.. слишком хороша для правды. Одна маленькая деталь беспокоила меня и до того. Она вдохновила мое неверно истолкованное заявление, что преступление и милосердие часто берут начало в одном и том же месте.

— Дома! — подхватил лейтенант Спинелли. — И я сперва подумал, что вы имеете в виду Ричбелл.

— Полно, сэр! Конечно, многие могут назвать Ричбелл своим домом, но только не Марджери Вейн. Ее домом могли быть Лондон, Сомерсет, Канн или — в последнее время — Флорида. Короче говоря, место, где она останавливалась со своей свитой, в которой постоянно присутствовала Элизабет Харкнесс.

Повторяю: деталь, беспокоившая меня, была очень маленькой. К вечеру в воскресенье мисс Вейн с Элизабет Харкнесс и Лоренсом Портером прибыли в отель «Першинг» в Уайт-Плейнс. Вскоре два ценных ювелирных изделия — бриллиантовый браслет и золотое ожерелье с бриллиантами и изумрудами — были украдены из ее спальни. У вас с собой, случайно, нет этих вещиц, лейтенант?

— Они у меня в кармане, маэстро. Дать их вам?

— Спасибо, не сейчас. Позже они мне понадобятся. — Доктор Фелл продолжал попыхивать погасшей трубкой. — Марджери Вейн клялась, что их украл Портер, — она заявила, что видела это собственными глазами. Портер так же решительно заявлял, что драгоценности взяла сама мисс Вейн, хотя потом признался, что не видел, как это произошло. Что, если то же самое относилось к словам Марджери Вейн? Каждый из них обвинял другого, так как был уверен, что вором мог быть только он. Но ведь существовало еще одно лицо, имеющее доступ к драгоценностям. Так как мисс Вейн и Портер не сомневались, что преданная компаньонка никогда не возьмет их ради собственной прибыли, им и в голову не пришло подозревать ее. Но боюсь, что это пришло в голову мне.

Потом мы услышали рассказ преданной компаньонки в офисе этого театра и познакомились с таинственной газетной вырезкой, благодаря которой смогли идентифицировать Лютера Маккинли, или Джона Фосдика.

Этот рассказ, леди и джентльмены, был еще более любопытным, чем казался!

Марджери Вейн, безусловно, видела ту же вырезку, что и мы, так как мисс Харкнесс упоминала о ней в присутствии своей подруги. Но какие у нас были доказательства, что кто-то здесь, в Ричбелле, вырезал эту заметку из газеты, положил в конверт и отправил авиапочтой во Флориду?

— В то время, — ответил лейтенант Спинелли, — только никем не подтвержденные слова самой мисс Харкнесс. Она сказала, что леди Северн, должно быть, сохранила конверт, так как всегда все хранила. Вы попросили меня поискать конверт среди ее вещей в отеле — я поискал, но не смог его обнаружить.

— Элизабет Харкнесс была умна — мисс Вейн как-то заметила, что Бесс может придумать любой план. Однако она добавила, что Бесс не хватает твердости, и в этом была ее ошибка. Элизабет Харкнесс старалась по возможности говорить правду. Она даже призналась, что получала нью-йоркские газеты везде, куда бы ни отправлялась. Ей ничего не стоило вырезать заметку из газеты, полученной в Майами, и показать ее мисс Вейн, как якобы анонимно присланную по почте. А очень странная история, которую она нам поведала…

— Что такого странного в этой истории? — спросил Филип Нокс.

— Подумайте сами! — Доктор Фелл свирепо нахмурился. — По ее собственному признанию, мисс Харкнесс было известно, что Фосдик плывет на «Иллирии» вторым классом. Она решила, руководствуясь теми же данными, что и мы, что это Фосдик стрелял сквозь стеклянную панель, но тем не менее не сообщила об этом Марджери Вейн! В этом мы можем не сомневаться, так как в противном случае мисс Вейн тут же использовала бы это в качестве очередного оружия против того, кого она считала своим смертельным врагом. Если бы преданность Бесс свой подруге действительно не имела границ, в чем она пыталась нас убедить, то она, безусловно, упомянула бы ей об этом открытии. Однако мисс Харкнесс этого не сделала. Почему?

Наша отважная Бесс, пребывая в ночь с воскресенья на понедельник во вполне понятном напряжении, повторила свою историю несколько раз и лишь однажды слегка потеряла самообладание. Тем не менее она начала представать в несколько странном свете. По словам мисс Харкнесс, она была едва знакома с Джоном Фосдиком, и то много лет назад. Но в ее рассказе Фосдик присутствовал буквально повсюду. Симпатия к нему сквозила в каждом слове. Мисс Харкнесс даже в точности назвала нам его рост — пять футов восемь дюймов, в чем лейтенант удостоверился по паспорту. Как же это можно объяснить, если Фосдик ничего для нее не значил?