Панихида по усопшим - [75]

– Это, тем не менее, убивает меня, – сказал Белл.

Морс сидел там же и, молча, курил сигарету. Он либо курил одну за другой, либо не курил вовсе, так как отказывался от вредной привычки навсегда бесчисленное количество раз… Как он сможет забыть?

Он невольно прислушивался к разговору коллег, и знал наверняка, что имел в виду Белл, но… Его любимая цитата из книги историка Эдуарда Гиббона ​​мелькнула в его мыслях, цитата о жившем в пятнадцатом веке Папе Иоанне XXIII, которая настолько впечатлила его еще ребенком, что он помнил ее наизусть спустя многие годы: «Обвинения по большинству самых ужасных преступлений были сняты; викария Христа обвинили только в пиратстве, убийстве, изнасиловании, содомии и инцесте». В этом не было ничего нового; понятно, что христианская церковь могла бы ответить за многое – и за большое количество крови на руках своих временных администраторов, и за всю ненависть и горечь в сердцах своих духовных владык. Но за всем этим, как Морс знал – возвышаясь над этим – просто исторически стояла неосязаемая фигура основателя: загадка, над которой ум Морса бился также искренне, как и в молодости, и которая даже сейчас смущала его всеобъемлющий скептицизм. Он вспомнил свой первый визит на богослужение в Сент-Фрайдесвайд, и женщину певшую рядом с ним: «Омойте меня, и буду я белее снега». Прекрасная возможность! Всевышний, как нам говорят, стирает наши грехи, чтобы все мы могли начать с чистого листа, не только прощая, но и забывая, тоже. А вот забыть – это было действительно трудным делом. Морс мог найти даже в собственной циничной душе силу простить – но не забыть. Как он мог забыть? В течение нескольких блаженных моментов в тот день в Сент-Фрайдесвайд, он чувствовал такое ​​драгоценное сродство с женщиной, какое испытал только однажды раньше. Но их орбиты, его и ее, пересеклись слишком поздно, и она, как и все другие заблудшие души, как Лоусон, и Джозефс, и Моррис, уже допустила ошибку и отклонилась от приемлемого для человека поведения. Но как могли его не преследовать признания, которые она сделала? Должен ли он пойти, чтобы увидеться с ней сейчас, когда она попросила? Если он хочет увидеться с ней, то нужно поспешить, так как ее должны очень скоро увезти.

Смутно и равнодушно его рассудка опять коснулся разговор:

– Это не очень хорошо отражается на мне, не так ли, сержант? Я веду дело в течение нескольких месяцев, а затем приходит Морс и раскрывает его в течение двух недель. Что называется «ткнул меня носом», если кого-то интересует мое мнение. – Он медленно покачал головой. – Умный мудак!

Льюис попытался что-то сказать, но не смог найти нужных слов. Морс – он знал это – был невыносимо блестящим объектом для наблюдения за тем, каким путем он идет через темные лабиринты человеческого мотива и поведения, и он был горд, что работал с ним; и был горд, когда Морс упомянул его имя в суде в этот день. Но такие вопросы не были сильной стороной Льюиса; он и сам это знал. Для него было почти облегчением – после работы с Морсом – вернуться на дорогу обычным пешеходом с необременительными обязанностями.

Морс услышал, что его собственное имя снова упоминается и понял, что Белл обращается к нему.

– Вы знаете, я до сих пор не понимаю…

– И я нет, – прервал Морс.

Расследуя данное дело, он выдал так много догадок, что у него не осталось психического резерва изготовить еще одну. Слова апостола Павла в Послании к Ефесянам звучали с большой буквы в его мозгу: «Потому что мне чрез откровение возвещена тайна»; и он был уверен, что бы не вызывало недоумение Белла, оно было, вероятно, одной из величайших тайн жизни. Был ли реальным тайный источник того яда, который медленно, но неумолимо капля за каплей подтачивал душу Лайонела Лоусона? Если был, то почти такой же старый, как семя самого Адама, когда Каин и Авель представили свои жертвы пред Господом…

– Простите?

– Я сказал, что пабы скоро откроются, сэр.

– Для меня не сегодня, Льюис. Я – э-э… я не думаю, что мне захочется…

Он встал и вышел из кабинета без дальнейших объяснений, Льюис смотрел ему вслед с некоторым недоумением.

– Странный черт! – сказал Белл; и второй раз в течение последних минут Льюис почувствовал, что согласен с ним.

Очевидно, Рут много плакала, но теперь она успокоилась, ее голос звучал скучно и уныло:

– Я просто хотела поблагодарить вас, инспектор, вот и все. Вы были… вы были так добры ко мне, и… и я думаю, что если кто-либо мог меня понять, то это только вы.

– Может быть и так, – сказал Морс. Это было не самым выдающимся из его высказываний.

И тогда она глубоко вздохнула, и пелена слез застлала ее прекрасные глаза:

– Я просто хотела сказать, что, когда вы спросили меня, тогда… вы помните? И когда я сказала… когда я…

Ее лицо полностью передавало ее чувства, Морс кивнул и отвернулся.

– Не беспокойтесь об этом. Я знаю, что вы собираетесь сказать. Все в порядке. Я понимаю.

Она заставила себя говорить сквозь слезы:

– Но я хочу это сказать именно вам, инспектор. Хочу, чтобы вы поняли…

Она была не в состоянии пройти снова через это; Морс слегка прикоснулся к ее плечу, как Пол Моррис слегка коснулся плеча Бренды Джозефс в ночь убийства Филиппа Лоусона. Потом он встал и быстро пошел вдоль коридора. Да, он понял – и он простил ее тоже. Но, в отличие от Всевышнего, он не сможет забыть.