Пани царица - [77]

Ну, тверд так тверд… С другой стороны, писано сие было уже спустя несколько лет, когда ни Димитрия, ни Шуйского не было в живых, а все самые смелые чаяния Филарета сбылись: он стал не просто патриархом, но и отцом нового русского го…

Нет, пока не стоит об этом, ведь это все еще впереди, впереди, впереди! Воротимся в настоящее.

Димитрий дал Филарету в почесть золотой пояс, приставил служить ему рабов. Его нарекли патриархом. По свидетельству некоего иноземца, Филарет подарил воскресшему царю дорогой восточный яхонт, находившийся в его жезле. Но в Тушине все же побаивались Филарета, не вполне доверяли ему и откровенно следили за ним. В самом деле, было от чего! Признав первого Димитрия, получив от него милости, он потом служил Шуйскому, открывал мощи Димитрия Углицкого, теперь служил второму Димитрию и, конечно, не мог быть ему столько же предан, сколько сам был ему нужен.

Тем не менее именем новоиспеченного патриарха писались грамоты, и признание Филаретом Димитрия усилило расположение и доверие народа к новоявленному царю. Филарета считали ближайшим родственником прежней царской династии и верили ему более, чем кому-то другому.

В этом-то и была вся беда. Вслед за Филаретом вся церковь ринулась очертя голову в тенета, раскинутые самозванцем. Священники, архимандриты и епископы оспаривали друг у друга милости «тушинского вора», перебивали друг у друга почести, должности и доходы ценою подкупа и клеветнических изветов. Из-за этого в иных городах епископы и священники сменялись чуть ли не каждый месяц. Во всем царила полная неразбериха: в политике, религии, семейной жизни… Смута была в полном разгаре!

Зима 1610 года, Троицкий монастырь

Сначала полякам казалось, что взять Троицкую обитель будет нетрудным делом. Стена монастырская была невысока, всего до двух с половиной сажен[60] до зубцов, а с зубцами – три с половиной сажени. Правда, эти невысокие стены были очень толстые, три сажени в ширину, и местами сделаны из твердого камня. С западной и южной сторон обитель была защищена водою, с восточной подступал лес. На западной стороне, против Погребной башни, и на северной, против Конюшенной, были хозяйственные дворы, служившие как бы передовыми укреплениями.

Кроме ратных людей, в монастырь набилось множество поселян из монастырских слобод, сожженных отчасти неприятелем, отчасти самими жителями. Это многолюдство имело и выгоды, и невыгоды: здоровые и нестарые поселяне были годны на военное дело в случае нужды, но зато женщин было так много в тесном пространстве, что иным приходилось родить младенцев при чужих людях, и никто со срамотою своей не скрывался. Теснота увеличивалась еще от множества скота, загнанного в монастырскую ограду.

Начиная осаду, Сапега стал на западной стороне, а его помощник Лисовский – на юго-восточной.

Воеводы, ратные люди и все находившиеся в осаде целовали крест стоять крепко и верно. Распределили людей, кому где находиться. Назначили голов из старцев и дворян, по башням и воротам устроили орудия и строго приказали, чтоб всякий знал свое место. Других назначили помогать им и подавать все нужное. Оглашено было, чтобы никто без воеводского позволения не смел выступать на вылазку.

Тем временем осаждающие покатили из своего лагеря туры на колесах – девять подвижных деревянных батарей – и расставили вокруг монастыря. Из девяноста орудий, поставленных на туры, начали палить по монастырю каждый день с утра до вечера. Стреляли и ночью. Но эти выстрелы мало вредили осажденным. Орудия у поляков были небольшие и стояли довольно далеко, так что ядра не долетали до монастыря, а падали в пруды и на пустые места; те же, которые попадали в стены, были уже на отлете и только царапали камни.

Наконец был предпринят первый приступ. Вокруг всего монастыря растянулись разнородные рати: тут были и поляки, и литва, и казаки донские, и татары, и инородцы. И свои, русские московские люди, слуги «вора», были тут же. Крикнуло все войско громким голосом – и бросилось к монастырю; катили деревянные тарасы[61] на колесах, чтобы защищаться от выстрелов, несли лестницы для приступа.

Уже темнело. Весь монастырь поднялся на ноги, все поспешили на стены, принялись палить. Когда осаждающие подходили ближе, выстрелы из монастырских пушек и пищалей так их поражали, что у них вся отвага пропала. Они побросали свои лестницы и тарасы и обратились в бегство. Довольно и полегло их.

Ободренные защитники выскочили из монастыря и потащили в ограду брошенные лестницы, покатили туда же и тарасы: на несколько дней было на чем готовить пищу, и не нужно было подвергаться опасности, выходя за дровами.

Удачно отбитый приступ придал бодрости осажденным: святой Сергий словно бы вступился за обитель свою. Однако же поляки стали теперь хитрее и, отвлекая внимание стрельбой по стенам, втихомолку вели под них подкопы, надеясь заложить туда порох и подорвать.

Известие об этом получилось в Троице случайно – не выдержал пыток пленный поляк и выдал замыслы своих. Но где находятся подкопы, он не знал.

Весть возбудила ужас. Самые пылкие и отважные защитники монастырские, готовые выступить на вылазки, теряли мужество при мысли, что могут неожиданно взлететь на воздух. Подкопы начали искать, но действовали вслепую, наудачу и ничего не могли найти.