Пани царица - [79]
Только тогда царь послал отряд в шестьдесят человек под командованием Сухого-Осташкова; они повезли фунтов двадцать пороху.
Этот отряд успел проехать сквозь обоз Сапеги и войти в монастырь, однако четырех человек схватили. Лисовский, разъяренный тем, что пропустили в Троицу подмогу, велел казнить этих четверых против стен монастыря, чтоб его защитникам было видно. Тогда в отместку воевода Долгорукий, руководивший защитою, приказал вывести двадцать пленников за ограду на гору против старой пекарни и казнить в виду войска Сапеги, а еще девятнадцать пленников вывели к верхнему пруду и казнили перед табором Лисовского. Поляки да казаки, увидав погибель своих товарищей, так взволновались, что чуть не убили Лисовского за то, что он казнью четырех пленников вызвал такую месть со стороны осажденных.
Да, люди были озлоблены, измучены, и прибытие слишком уж небольшого отряда мало подало монастырю помощи. Болезни свирепствовали, смертность не прекращалась, беспрестанными подозрениями друг друга в измене терзались осажденные.
А некоторых и подозревать не надо было, они сами высказывали свои намерения.
Только из ненависти к Годуновым, к несчастной старице Ольге бывшая королева Ливонская, которую Борис в свое время заманил в Москву, а потом заточил в монастырь, мутила в монастыре воду и кричала, что надобно-де сдать Троицу законному королю Димитрию, которого она называла двоюродным братом. Самое смешное, что сестры, обитавшие рядом с Марфой еще во времена первого Димитрия, уверяли: того царя она честила самозванцем и всячески проклинала. А ведь именно он был истинным сыном Грозного! Но он умер, умер, старица Ольга, хоть и не видела его мертвого тела, знала это также достоверно, как то, что сама еще жила на свете. Нынешний Димитрий был самозванцем, и если старица Марфа поддерживала его, то лишь из неизбывной женской вредности – желая досадить Ольге.
К дочери Годунова относились в монастыре как ко всем, однако мирское, лютое злословие Марфы, несовместимое с иноческим чином, возмутило многих, и в Москву, к царю Василию Шуйскому, полетело письмо от архимандрита Иосифа: «В монастыре смута большая от королевы-старицы Марфы: тебя, государь, поносит праздными словами, а вора называет прямым царем и себе братом: вмещает давно то смутное дело в черных людей. Писала к вору, называя его братом, и литовским панам, Сапеге со товарищи, писала челобитные: «Спасибо вам, что вы вступились за брата моего, московского государя, царя Димитрия Ивановича!» Также писала в большие таборы к пану Рожинскому со товарищи. Прошу тебя, государь, укоротить старицу Марфу, чтобы от ее безумия святому месту никакая опасность не учинилась!»
В измене также стали подозревать казначея монастырского, старца Иосифа Девочкина. Говорили, будто он посылал письма «тушинскому вору», выражая желание сдать ему монастырь. Королева Ливонская и тут замешалась в свару, потому что благоволила к Девочкину, посылала ему припасов от своих запасов, а людей своих заставляла ходить к Иосифу и топить ему баню. В конце концов Иосиф заболел и скоро умер.
Ссорились воеводы Голохвастов и Долгорукий, никак не могли поделить власть и решить, что же в конце концов сделать.
Но вот прошла зима, и в монастыре стало слегка полегче. А тут еще начали упорно доходить слухи, будто скоро придет князь Михайло Скопин-Шуйский со шведским вспомогательным войском… Защитники Троицы словно живой воды глотнули, обрели новое терпение и новые силы для вылазок против поляков.
Теперь осажденные удвоили, утроили свое упорство. Перебежчики и пленные рассказывали, что, чуть только кто заговорит в обители, надобно-де сдаться, его немедля убивали.
Вылазки стали реже – ратного народу оставалось все меньше, – однако о сдаче не помышляли. А ведь Скопин-Шуйский с войсками своими и шведскими, под командованием Делагарди, подходил все ближе!
На помощь Сапеге под Троицу пришел Зборовский. Посовещались польские вожди и решили, что монастырь надобно взять прежде, чем придется отражать нападение шведов.
Зборовский, еще не изведавший, что значит биться с этим монастырем, начал смеяться над сотоварищами своими, Сапегой и Лисовским, и говорить:
– Что это вы стоите без дела под лукошком? Что стоит взять эту развалину и тамошних ворон передавить? Разленились, панове-товариство! Хотите истомить монастырь осадою ленивой русской черни? А вы чернь эту разгоните, все равно нет от нее никакого проку, идите на приступ сами, взяв только казаков Лисовского!
Так и порешили сделать. Но для начала захотели напугать осажденных. Приверженцы самозваного Димитрия боярин Михайло Глебович Салтыков да дьяк Иван Грамотин выехали перед монастырь и начали стращать осажденных:
– Москва уже покорилась царю Димитрию: Василий Шуйский с боярами у нас в руках. Все их пособники к новому государю перешли на службу. Димитрий Иванович послал нас перед собою вперед: если вы ему не покоритесь, он придет сюда с литовскими людьми, но тогда уж вам пощады не будет, поэтому сдавайтесь, пока не поздно!
– Красно вы лжете, – отвечали им со стен монастыря, – да никто вам веры не имеет! Вот кабы вы сказали, что князь Михаил Скопин под Тверью поровнял берега телами вашими, а птицы и звери насыщаются мертвечиной вашей, так мы бы поверили; а теперь делайте то, зачем пришли. Возьмите оружие, и мы его возьмем, пронзим сердца друг другу: кого Бог оправдает, тот станет говорить правду и творить правду!
