Пандора - [117]
– Но мне не нужна ваша помощь! – кричит она. – Разве я сама это уже не доказала? В меня верит леди Латимер! И клиенты, которых она ко мне послала! Вы не нужны мне, Эдвард, и никогда не были нужны!
– Вы правы, – говорит он. – Теперь я это понимаю. Виноват. Но я не был уверен в вашем успехе, и я полагал… – Он осекается, взъерошивает пальцами волосы. – Вы должны услышать всю правду от своего дяди – раз и навсегда. О торговле древностями, о ваших родителях…
Дора задыхается от волнения и зажимает уши ладонями, но Эдвард в отчаянии повышает голос.
– Вы не можете вечно открещиваться от этого! Вы должны припереть его к стенке, Дора, вы должны!
Это уж слишком. Слишком. Неужели Эдвард не видел, как в последние дни она пыталась обуздать свои чувства? И неужели сейчас он не видит, что она еще не готова дать им волю? Со стоном Дора яростно мотает головой и только в этот момент понимает, что плачет.
– Нет! – отчеканивает она. – Я не желаю этого слышать. Я не могу это слышать!
И тут в ее груди словно прорывает дамбу. Потоки ливня хлещут по окну, а Дора опускает руки и сжимает кулаки. Она оборачивается, озирается невидящим взглядом, а Эдвард произносит ее имя снова и снова, и потом решительно идет через комнату к ней, и она не знает, что ей делать.
– Вы использовали меня, – всхлипывает она. – Вы с самого начала меня использовали.
При этих словах он останавливается как вкопанный.
– Нет-нет! Дора, что вы! Я не использовал вас. По крайней мере не так, как вы решили…
– Вы с мистером Эшмолом, вы же с ним заодно, не так ли? Вы же смеялись надо мной – все это время!
Она понимает, что ее обвинения беспочвенны, что ничего такого они и в мыслях не имели, но внутри ее закипел прежний гнев, и слова теперь льются неудержимым потоком, словно сами собой срываются с языка.
– Нет, черт возьми, нет, никогда! – Эдвард подскакивает к ней и крепко хватает за обе руки повыше локтя. – Как вы только могли подумать такое? После всего, что мы вместе пережили! Дора, мои чувства к вам…
Она силится вырваться.
– Ваши чувства ко мне – не более чем…
И он ее целует.
Ощутив его рот, прижатый к ее рту, она цепенеет. Губы Эдварда скользят по ее губам, и она их чуть приоткрывает, чувствует привкус эля на его языке, и потом ловит себя на том, что ее язык проникает внутрь, а гнев и обида куда-то улетучиваются, превращаясь в иные чувства. Эдвард пахнет кожей, мылом, и эта хмельная смесь ароматов ударяет ей в голову, с ней что-то происходит, словно кто-то нежно пощипывает каждый нерв в ее теле, чего она еще никогда не испытывала. Край его незаправленной рубахи щекочет ее запястье, и она просовывает руку под рубаху, ее ладонь бежит по его плоскому животу, ласкает его гладкую кожу, и ее завораживает, как он дрожит от ее прикосновений. Продвигаясь все выше и выше, она ногтем задевает его сосок, отчего у Эдварда перехватывает дыхание, и он еще крепче сливается с ней в поцелуе, а она ему отвечает, окончательно забываясь в пьянящем удовольствии.
– Дора, я…
– Шшш, – шепчет она, ибо это ей необходимо – чтобы ее трогали, ласкали, чтобы забыть хотя бы ненадолго, – и она обеими руками стискивает ткань его рубахи, рывком стаскивает с него через голову, и, оставшись полуобнаженным, Эдвард еще крепче прижимает ее к себе и снова целует.
Одной рукой он обвивает ее талию, другую нежно кладет на ее щеку. Ладони Доры прижаты к его груди, словно оказавшись в ловушке, и ей ничего другого не остается, как продолжать гладить его, и, пробегая пальцами вверх и вниз по его груди, она вдруг нащупывает участок затвердевшей бугристой кожи. Ее рука останавливается. Губы Эдварда все еще прижаты к ее рту.
Он ни слова не говорит, когда Дора отклоняется назад, чтобы получше рассмотреть шрам. Он глубокий, неровный, пересекает правую ключицу. Дора слышит, как у Эдварда перехватывает дыхание, когда кончик ее пальца нежно скользит вдоль шрама.
В опьяняющей темноте – покуда ливень смывает грязь с лондонских улиц – она целует бороздку огрубелой кожи на его груди и спрашивает, как это случилось, и он рассказывает ей все-все, а ночь властно прогоняет вечерние сумерки.
Глава 44
Пробудившись на следующее утро, Эдвард обнаруживает, что Дора ушла.
Сначала он потягивается в кровати и – впервые в жизни, насколько он помнит, – чувствует себя счастливым. Минуту-другую Эдвард наслаждается этим новым ощущением и, зарывшись лицом в пуховую подушку, улыбается.
Из-за окна доносятся звуки города, занимающегося своими утренними делами, и сквозь вой ветра он слышит зазывные крики уличных торговцев. Он слышит стук колес проезжающих мимо карет, что оставляют неровные следы в чавкающей уличной слякоти и лужах, и, когда от осознания, что Доры рядом нет, у него сжимается грудь, он резко садится в постели, хмурясь в утреннем сумраке.
– Дора?
Может быть, она в соседней комнате? Он выходит из спальни неодетым и замирает на пороге, видя, что и в другой комнате пусто.
Где же она? В голове мелькает мысль: уж не вернулась ли она в Клевендейл? Но почему-то он не может избавиться от интуитивной догадки, что Дора отправилась не в Клевендейл, а решила сделать именно то, к чему он ее призывал накануне вечером.
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.
Это исповедь умирающего священника – отца Прохора, жизнь которого наполнена трагическими событиями. Искренне веря в Бога, он помогал людям, строил церковь, вместе с сербскими крестьянами делил радости и беды трудного XX века. Главными испытаниями его жизни стали страдания в концлагерях во время Первой и Второй мировых войн, в тюрьме в послевоенной Югославии. Хотя книга отображает трудную жизнь сербского народа на протяжении ста лет вплоть до сегодняшнего дня, она наполнена оптимизмом, верой в добро и в силу духа Человека.
В книгу вошли два романа ленинградского прозаика В. Бакинского. «История четырех братьев» охватывает пятилетие с 1916 по 1921 год. Главная тема — становление личности четырех мальчиков из бедной пролетарской семьи в период революции и гражданской войны в Поволжье. Важный мотив этого произведения — история любви Ильи Гуляева и Верочки, дочери учителя. Роман «Годы сомнений и страстей» посвящен кавказскому периоду жизни Л. Н. Толстого (1851—1853 гг.). На Кавказе Толстой добивается зачисления на военную службу, принимает участие в зимних походах русской армии.
В книге рассматривается история древнего фракийского народа гетов. Приводятся доказательства, что молдавский язык является преемником языка гетодаков, а молдавский народ – потомками древнего народа гето-молдован.
Действие романа охватывает период с начала 1830-х годов до начала XX века. В центре – судьба вымышленного французского историка, приблизившегося больше, чем другие его современники, к идее истории как реконструкции прошлого, а не как описания событий. Главный герой, Фредерик Декарт, потомок гугенотов из Ла-Рошели и волей случая однофамилец великого французского философа, с юности мечтает быть только ученым. Сосредоточившись на этой цели, он делает успешную научную карьеру. Но затем он оказывается втянут в события политической и общественной жизни Франции.
Герои этой книги живут в одном доме с героями «Гордости и предубеждения». Но не на верхних, а на нижнем этаже – «под лестницей», как говорили в старой доброй Англии. Это те, кто упоминается у Джейн Остин лишь мельком, в основном оставаясь «за кулисами». Те, кто готовит, стирает, убирает – прислуживает семейству Беннетов и работает в поместье Лонгборн.Жизнь прислуги подчинена строгому распорядку – поместье большое, дел всегда невпроворот, к вечеру все валятся с ног от усталости. Но молодость есть молодость.