Пандемия: Всемирная история смертельных вирусов - [70]

К середине XX века концентрация углекислого газа в атмосфере выросла больше чем на 40 % по сравнению с доиндустриальными показателями. Укутав нижние слои атмосферы, словно одеялом, избыточный углерод постепенно подогревал их, а также поверхность океана. Каждые десять лет температура водной поверхности повышалась на одну десятую градуса с небольшим. Согретые слои, опускаясь ниже и попадая в огибающие земной шар течения, меняли состав океана – исподволь, но ощутимо, как доза водки в стакане томатного сока. Из-за перемешивания слоев воды, вызванного перепадом температур, течения трансформировались. Пятипроцентное увеличение объема испарений над потеплевшей поверхностью Мирового океана привело к тому, что по всей планете начал меняться характер распределения осадков. Поднимаясь по мере нагрева, потеплевшие морские воды наступали на побережья и пляжи, подсаливая пресноводные водоемы. К 2012 году в отдельных частях планеты уровень моря повысился на 20 сантиметров по сравнению с уровнем 1960 года{511}.

Вместе с судьбой моря менялась и судьба холеры.

* * *

Почти весь XX век связь холеры с морем оставалась тайной. Само море считалось статичным, неизменным, огромным пространством «вечного покоя», как выразилась писательница-биолог Рейчел Карсон, утверждавшая, что «его черные глубины недвижны, их колеблет лишь неспешно струящееся течение»{512}. Точно так же ученые воспринимали планктон – все эти свободно дрейфующие в толще воды микроорганизмы. В их представлении планктон покрывал величаво колышущиеся моря равномерно, словно слой пыли каминную полку. И никакого отношения к холере не имел. Холерный вибрион с научной точки зрения обитал на суше и из кишечника одного человека попадал к другому с загрязненной питьевой водой.

Рядовой зоолог по имени Алистер Харди считал иначе. Он изобрел простое, как все гениальное, устройство, которому суждено было перевернуть научное представление о планктоне. Это был длинный, свободно вращающийся ролик, который можно был тянуть за судном, собирая на разматывающуюся с него полосу шелка пробы планктона. Поскольку специализированных знаний для его установки не требовалось и места он занимал мало, тянуть такие катушки с шелком могло судно любого типа, обеспечивая ученым миллиарды проб планктона. (Первым свой вклад внес «Дискавери» – корабль, на котором в 1901 году шли в Антарктиду исследователи Роберт Фолкон Скотт и Эрнест Шеклтон.){513}

Катающиеся по морям валики Харди постепенно выводили холеру «на чистую воду». В 1976 году микробиолог Рита Колуэлл совершила неожиданное открытие, обнаружив холерный вибрион в Чесапикском заливе{514}. И хотя ей не удалось культивировать вибрион в лабораторных условиях, т. е. заставить его образовать колонии на пластиковых блюдцах с агаром (излюбленный метод идентификации бактерий в микробиологии), но при флуоресцентном анализе, т. е. подвергнув пробы воздействию флуоресцентных антител, которые связываются с бактериями, она увидела, что вибрионы светятся. А значит, они есть в образцах воды{515}.

Рита Колуэлл продолжила анализировать прибрежные воды на наличие холерного вибриона. Он обнаруживался повсюду – в прудах, реках, озерах, морской воде с пяти континентов. Всего Колуэлл и другие ученые открыли свыше двухсот серогрупп холерного вибриона, обитающих в море, – среди них были и вырабатывающие холерный токсин, и не вырабатывающие. Ученые выяснили, как именно вибрион обитает в воде: в связке с зоопланктоном, прежде всего веслоногими рачками{516}.

Тем временем устройство Харди, известное теперь как «непрерывный регистратор планктона», вело почти беспрецедентный по масштабам и продолжительности учет морских организмов. К началу XXI века пробоотборники Харди прокатились через пять с лишним миллионов морских миль Северной Атлантики. Как показала расшифровка лент, планктон далеко не однороден и не похож на слой пыли – он столь же чувствителен к условиям окружающей среды, как чувствительны к дрожанию паутины мельчайшие волоски на паучьей лапке. Его микроорганизмы реагируют на едва уловимые факторы морской и воздушной среды – температуру поверхностного слоя, границы течения Гольфстрим, – распространяющиеся на тысячи миль океанского простора{517}.

И перемены в состоянии Северной Атлантики не замедлили отразиться на планктоне. С 1948 года объемы его биомассы уменьшились в шесть раз. Через несколько десятилетий планктон вернулся, но уже не тот. Тепловодные виды планктона откочевали на 600 миль, отреагировав на неуклонное потепление поверхностных слоев, миграцией к северу со скоростью 14 миль в год{518}.

Эта миграция, в свою очередь, определила судьбу холерного вибриона, жившего на планктоне и в планктоне. Данные, полученные с помощью пробоотборника Харди, вкупе с исследованиями Колуэлл позволили пересмотреть роль микроорганизмов окружающей среды в формировании жизни на Земле. Развитие холеры было обусловлено тайнами морских глубин ничуть не меньше, чем образом жизни обитателей суши.

* * *

В 1926 году холера, вызывавшая одну пандемию за другой на протяжении почти ста лет, вроде бы исчезла, ретировавшись на исконную родину – в Бенгальский залив. «С холерой как с мировым бедствием успешно расправились», – писал историк Уильям Макнилл в своем фундаментальном труде 1977 года о роли инфекционных болезней в истории человечества. Победа над ней являла собой образцовый пример «триумфального укрощения»