Памятник Дюку - [52]

— Теперь не хватает еще того, чтобы нас ухлопали свои, — проговорил он.

«Свои!..» Тоня взглянула в редкий кустарник, находящийся примерно в двухстах метрах от танка, и заметила нескольких солдат в серо-зеленых шинелях, которые выглядывали из-за укрытия. Один из них, приложив к глазам бинокль, старался разглядеть их в неверном свете занимающегося утра.

Немцы молчали. Очевидно, их озадачило поведение двух человек, появившихся перед их позициями, и они старались понять, куда эти люди направляются. Но теперь, когда по танку началась стрельба, поняли, что эти двое — перебежчики, и, чтобы им помочь, открыли бешеный заградительный огонь.

Четверть часа над полем непрерывно стояла такая отчаянная стрельба, что и думать нельзя было подняться из-за танка.

Леон испытующе разглядывал Тоню, которая молча смотрела куда-то вдаль, на серый горизонт, и о чем-то напряженно думала.

— Тоня, — вдруг по-русски сказал он, — а ты смелая девушка!.. — Она скосила в его сторону глаза. — О, — удивился он, — тебя даже не поразило, что я говорю по-русски?!

На ее счастье, низко над головой просвистела мина, пущенная немцами, и она невольно уткнулась лицом в землю, это же сделал и Леон. Мина оглушительно взорвалась где-то позади танка. А когда вновь стало относительно спокойно, Леон уже забыл о своем вопросе.

Некоторое время они продолжали сидеть молча.

— А все-таки зачем ты со мной идешь? — сказал Леон, дотрагиваясь до ее плеча; она вновь посмотрела на него и встретилась с его беспокойным взглядом. — Зачем?!. — повторил он. — Через неделю, через месяц или два мы все равно сдадим Одессу! Мы не можем ее удержать!.. Ты пришла бы домой без этого сумасшедшего риска!..

— А ты?! — спросила Тоня. Это было единственное, что она могла сказать.

Он усмехнулся.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что ты в меня влюбилась?

Ей оставалось только притвориться оскорбленной.

— Думай, что хочешь!

И снова они уткнулись лицами в колкую жухлую траву.

— Если я останусь живым, — проговорил Леон, — то, вернувшись, пойду в церковь благодарить бога!..

Теперь усмехнулась Тоня:

— Однако, когда я тебя спасала, ты богу не молился!..

— Черт побери! Долго они еще будут стрелять? — воскликнул Леон. Осколок мины угодил над его головой в башню танка, и, отскочив с тупым звуком, воткнулся в землю у его ног.

Тоня дотронулась до острого, отливающего серым блеском края увесистого куска железа — угоди он на десять сантиметров левее, и их разговор был бы прерван навсегда, — и тут же отдернула руку.

— Горячий! — сказал Леон и тоже осторожно провел по краю кончиками пальцев.

«Что делать?» — напряженно и беспокойно думала Тоня. Уж если человек, спасенный ею, задает вопросы, на которые трудно ответить, то что же с ней будут делать гестаповцы? Они наверняка начнут проверять ее со всеми строгостями.

Осколок притягивал ее взгляд. Впервые в жизни она почувствовала себя способной убить человека. Сейчас она вновь начинала ненавидеть Петреску.

Он смотрел на нее полуоткрытыми глазами, и Тоне стало не по себе от этого пристального взгляда.

— Я верю тебе, — сказал он быстрым шепотом. — Я верю тебе! Но ты глупая, глупая девчонка!.. Ты жертва войны… И я жертва войны… Мы ничего не можем изменить!.. Я всех обвел вокруг пальца… Я все слышал… Меня хотели убить!.. Я слышал…

Она строго крикнула:

— Замолчи!.. Слышишь!..

— Нет!.. Нет!.. — проговорил он. — Я тоже сумею защищать… Я не оставлю тебя… Боже мой!.. — Он замолчал, облизав запекшиеся губы.

— Болит голова?

— Очень.

Он замолчал, и Тоня вдруг с ужасом подумала о том, что он может умереть. Тогда все необычайно усложнится. Ей придется доказывать немцам, что она спасала румынского майора. Спасала, но не спасла,! Ей наверняка не поверят. Нет, он должен жить! Она должна довести его до немецких позиций, а там пусть будет что будет…

И вдруг она вспомнила, что в кармане гимнастерки — пакет с немецкими марками. Несколько тысяч! Савицкий сказал: надо убедить Петреску, что она украла их в штабе. Немцы, конечно, обыскивать его не станут. А потом он наверняка их возвратит.

— Леон!.. — позвала она тихо. — Спрячь вот это!

Он приоткрыл глаза и удивленно взглянул на сероватую пачку смятых купюр. Потом молча сунул во внутренний карман кителя, ничего не спросив. Совсем близко ударил разрыв, но у него даже не хватило сил опуститься на землю, он так и остался сидеть, положив голову на выступ ржавой гусеницы.

Тоня уже давно заметила, что в десяти-пятнадцати метрах начинается узкий овраг, рваные края которого, опускаясь почти отвесно, затем переходят в скат, направленный в сторону немцев. Вот если бы удалось быстрым рывком добраться до края, а потом скатиться вниз, они сразу бы оказались в мертвом пространстве.

— Леон, — сказала она, — ты можешь собраться с силами?

— Могу! — ответил он, не открывая глаз.

— Леон! Открой глаза!

Он сделал усилие и приоткрыл сначала один глаз, затем второй.

Тоня показала в сторону оврага:

— Соберись с силами!.. Пробеги и сразу прыгай вниз… А я за тобой!..

— А если дождаться ночи? — спросил он.

— Нельзя дожидаться! Никак нельзя. До ночи нас тысячу раз убьют. — Тоня представила себе, как сейчас, должно быть, нервничает Корнев, как он сейчас ее называет: «Тюнтя», — наверно, самое слабое ругательство. — Соберись с силами, Леон! Главное добежать до оврага!.. Никто не успеет выстрелить… Хочешь, я побегу первой!..