Памятник Дюку - [47]

Тоня сдержанно улыбнулась, вспомнив, как развивались события в хате Петреску.

— Что я должна делать дальше? — тихо спросила она.

— Если ты уверена, — сказал Савицкий как-то очень буднично, — то переходи ко второй части плана. Уговори его бежать!.. Когда начнется побег, — а как его убедительней устроить, мы еще подумаем, — ты пойдешь вместе с Петреску. Так как ты его спасла, этим ты докажешь свою преданность. Общая задача — проникнуть в Одессу и поселиться у сестры. Дальнейшие указания получишь…

Как ни готовилась Тоня к любым неожиданностям, но по плечам и спине словно поползла изморозь.

— А что же я должна ему сказать? — спросила она растерянно. — Почему я должна бежать вместе с ним?

— Очень просто, — сказал вернувшийся с бутылкой коньяку Корнев. — Ты хочешь жить с сестрой! И нам стало известно, что твой отец перебежал к немцам!

— Что с вами? Может быть, вы не решаетесь? — спросил Савицкий, переходя незаметно для себя на «вы».

— Ничего!.. Ничего!.. — быстро проговорила Тоня и поспешно поднялась. — Можно идти?..

Глава седьмая

Именно сейчас, когда Леня был нужен, как никогда в жизни, он задерживался на какой-то тыловой базе, куда его послали за оружием. За каким оружием и на сколько времени его послали — никто не знал толком. Все нити сходились к Корневу, — он вызывал к себе Егорова, — ну, а к нему Тоня обращаться не хотела. Все равно не скажет — такой уж это сухой человек.

Нет, конечно, ничего бы не изменилось, поговори она с Ленькой, все осталось бы по-прежнему, а все-таки на душе стало бы намного легче и спокойнее.

Сейчас она вновь оставалась наедине с Петреску, и вновь ни один человек в мире не мог помочь ей. Только она сама, одна.

Она вышла в поле и направилась к старой риге, которая темнела вдали. Дверь тихо скрипнула, покачиваясь под порывами ветра. Тоня вошла, и мыши, сновавшие между охапками прелой соломы, мгновенно исчезли. Корявые жерди под потолком поддерживали гнилую крышу. Большое ржавое колесо от телеги, прислоненное к углу, напоминало о том, что и здесь когда-то шумела жизнь.

Но больше всего Тоне хотелось, чтобы вот здесь, в углу, за дверью, стоял бы Леня, чтобы она могла хотя бы на мгновение прижаться щекой к заштопанному ее руками ватнику.

Позади скрипнула дверь. Она быстро оглянулась… Нет, это ветер…

Как много не приметных для простого глаза, но больших событий вместили прожитые сутки. Вчера в это время она впервые встретилась с Петреску, а сегодня… Поверит ли он?.. Может быть, она должна была сказать Савицкому, что не уверена? Не взваливать на себя весь груз ответственности? А вдруг он разгадает ее мысли?.. Что тогда?..

Она стремилась разглядеть свое будущее. Что будет, когда они с Петреску переберутся через линию фронта? Ведь тогда роли сразу переменятся… Будет ли Петреску ее защищать?.. Может быть, да!.. А может быть, и нет!.. Как все запутано!.. Зачем Савицкий устанавливал, — она так и подумала «устанавливал», словом, которое вошло теперь в ее речь, — знает ли Петреску русский язык? Какое это имеет для него значение? Куда делся Егоров? И почему все-таки Петреску не должен был его видеть?

Она подходила к плетню, который окружал хату Петреску, и вдруг остановилась — так сильно у нее забилось сердце. Егоров! А что, если он уже заброшен на ту сторону?! И от нее это до поры до времени скрывают?..

Круглов, устремившийся к ней навстречу, чтобы поговорить, спросить, как обычно, который уже часок, отвернулся и обиделся — так стремительно прошла она мимо, даже не удостоив взглядом. А она просто не видела его, трудно и сложно было ей сейчас.

Петреску сидел на своем топчане и играл на губной гармонике; тянул какой-то заунывный цыганский мотив и даже не повернулся, когда она вошла.

Тоня подняла с пола дерюгу, занавесила окно, зажгла «летучую мышь», поставила ее на табуретку рядом с топчаном, а сама села напротив, примостившись в углу на скамейке.

Наконец, Петреску надоело играть. Он сунул гармошку под подушку и повернулся к ней.

— Ну, как дела? — спросил он. — Судя по тому, что вот этот солдат, — он кивнул в сторону окна, — подарил мне гармошку, которую он, очевидно, забрал у предыдущего расстрелянного, моя очередь тоже близка…

— Вас сегодня допрашивали?

— Нет, обо мне забыли, хотя и стали кормить…

— Перевязать? — спросила она.

Он дотронулся рукой до повязки.

— Пожалуй, не надо! Сегодня гораздо легче… А кроме того, все равно в какой повязке лежать в могиле…

— Вы опять за свое! — сказала Тоня; разговоры о смерти начали ей надоедать.

Засунув руки в карманы, он прошелся по хате, поднял фонарь и прибавил света. Потом взял фонарь в руку и поднес к лицу Тони так, чтобы ясно видеть ее глаза.

— Смотрите на меня! — тихо и властно проговорил он.

Она взглянула в его напряженные, широко раскрытые глаза, которые смотрели на нее с такой властной силой, что она невольно подалась назад.

— Кто вы? — спросил он. — Зачем вы ко мне приходите?.. Вы хотите забраться мне в душу, чтобы, размягчив ее, добиться того, чего не смогли дать допросы?.. Но это вам не удастся!.. Милая девушка! Мне очень жаль, но вы трудитесь напрасно!.. Я все сказал, что мог, и больше уже ничто не заставит меня произнести ни слова — ни пытки, ни смерть…