Памятник Дюку - [46]

— Нет! Его морят голодом! — вдруг закричала она истерически. — Иди! И немедленно принеси!..

Виктор испуганно попятился, — ему уже было не до горла Петреску, да и вряд ли он его разглядел, так как тот стоял к нему боком, — и исчез за дверью.

— Вы, кажется, кричали на лейтенанта? — пробормотал Петреску. — Вас ведь могут за это отдать под суд?..

— И пусть! Пусть отдадут, — ожесточенно сказала Тоня, она уже сама верила в то, что говорит. — Я ничего уже не боюсь.

А все же самоконтроль, о котором она в эти мгновения не подозревала, действовал с необычайной точностью. «Уходи! Уходи!» — требовал внутренний голос, и она ему подчинилась. Усталым движением застегнула сумку, которая ей так и не понадобилась, и, сказав Петреску, что пойдет на кухню, чтобы заставить скорее принести теперь уже обед, вышла из хаты.

Только сойдя с крыльца, она почувствовала всю меру душевной усталости, но все же нашла в себе силы улыбнуться Круглову, который проводил ее взглядом, полным встревоженного внимания…

— Ну как? — спросил Савицкий, как только она перешагнула порог.

По его взгляду, острому и веселому, и по тому, как подался вперед Корнев, который сидел у стола, удобно опершись о его край, Тоня поняла, что, ожидая ее, они о чем-то поспорили, и теперь от нее зависит, кто выиграет. И эта непринужденная атмосфера подействовала на нее успокаивающе.

— Все было, как вы сказали, — проговорила она, смотря в лицо Савицкого и чувствуя облегчение оттого, что она снова может быть естественной.

— Точнее! — нетерпеливо хлопнул ладонью о стол Корнев. — Что было?..

— Как только Виктор спросил о еде, он тут же сделал вот так! — И она старательно проглотила слюну, вытянув шею.

— Ну, что я говорил! — воскликнул Савицкий. — Иди в военторг, тащи коньяк, Корнев!

— Нет, подождите! — не сдавался тот. — Как он сделал? Покажи-ка еще раз!..

— Вот так! — сказала Тоня и опять проглотила слюну.

Стараясь не пропустить ни одной подробности, она изобразила голодное выражение, с которым проглотил слюну Петреску, и это окончательно развеселило Савицкого.

— Ну и актриса! — захохотал он. — Кончится война, ты же во МХАТе будешь играть!..

Корнев поднялся, вздохнул и поплелся к двери.

— Ты куда? — спросил Савицкий.

Тот обернулся:

— А водка не пройдет?

— Слушай, Корнев!.. Не торгуйся… Иди, раз уже пошел!..

Корнев почесал кончиком прокуренного пальца лысину, надел фуражку и притворил за собой дверь.

— Ну, теперь рассказывай подробно! — сказал Савицкий. — Да чего ты стоишь?.. Присаживайся! А этот истукан Виктор так ничего и не разглядел. Так, значит, Петреску по-русски понимает?

— Понимает, — кивнула Тоня.

— Прекрасно! Это нам очень кстати! Но в разговоре с тобой он в этом не признавался?

— Что вы, товарищ полковник! Он это скрывает. Ему ведь важно, чтобы при нем не стеснялись…

— Так! — Савицкий подумал. — Он, может быть, и не надеется выжить, но хочет вести игру до последнего… Что ж, его можно понять!.. — Он просмотрел какую-то бумагу, подписал и снова поднял взгляд на Тоню. — Ну, а остальное?.. — спросил он, не уточняя, но Тоня его поняла.

Рассказать обо всем, что произошло с ней во время разговора с Петреску? Нет, это невозможно. Она еще жила этим, не давая до конца себе отчета, почему вдруг в ней начали сосуществовать два различных человека, и хотя прежний контролировал нового, но только в глубоком подсознаний.

— По-моему, он неплохой человек! — вдруг сказала Тоня.

Савицкий кашлянул и поражено взглянул на нее.

— Ты что, тоже занялась психологическими опытами? — строго спросил он. — Конечно, хорошо знать, с кем имеешь дело, но меня интересует другое…

— По-моему, он мне начал верить.

— Ты в этом убеждена?

— Да, пожалуй!

— Нет, не пожалуй, а точно?

— Наверно это точно.

Савицкий досадливо мотнул головой.

— Ты должна понять, что здесь не может быть никакого допуска. Да или нет! Вот как ставится вопрос. А для тебя это тоже… — Он опять недосказал, но Тоня мысленно закончила его фразу: «Вопрос-жизни или смерти».

— Да, он мне поверил, — уже твердо сказала она, хотя внутренне еще не была убеждена в этом, но теперь она верила, что добьется своего.

— Я еще раз спрашиваю, — повысил голос Савицкий, — ты убеждена в этом? Ты проверила?

Что ответить? И как проверить то, что никак не объяснишь словами?

— Проверила! — сказала она.

— Как?

Вопрос поставлен прямо, и взгляд Савицкого испытующе ощупывает ее лицо.

— Ты понимаешь, Тоня, мы не можем рисковать ни делом, ни тобой!.. Сейчас наступает новый этап. У нас нет времени… Операция разворачивается… Мы отвечаем за жизнь десятков тысяч людей… Я еще раз спрашиваю — ты уверена?

Серые глаза Тони теперь смотрели на него с жесткой остротой, и он вдруг впервые понял, что перед ним сидит взрослый, много переживший человек.

— Ну, хорошо! — сказал он, подчиняясь этому взгляду. — Ты ему рассказала о себе?

— Да, рассказала!

— Все, как есть, и о сестре в Одессе?

— О ней — тоже.

— Значит, биография твоя ему уже понятна?

Тоня кивнула.

— Как он реагировал? — спросил Савицкий; по отдельным деталям он все же вытягивал из Тони то, что ему было нужно.

— Он меня пожалел!

— Ого! — усмехнулся Савицкий. — Как видно, вы действительно поговорили по душам…