Памятник Дюку - [40]

Он хмуро усмехнулся.

— Что спрашивать?.. — И снова обрушился: — Как это ты заставишь его себе поверить? Думаешь, так просто? Да он, наверно, сам прожженный разведчик! Он же тебя насквозь увидит! И придушит при первой возможности!..

Последние слова он произнес с такой убежденностью, что она невольно повела подбородком, словно ей стало трудно дышать.

— Леня! Но не могу же я отказаться!.. Это же боевое задание.

Помолчали. Он перехватил ее тревожный взгляд и тяжко перевел дыхание.

— Ну, ладно!.. Иди, раз приказывают! Но помни!

— Хорошо, Ленечка!..

— А если румын станет приставать, — стреляй! И ничего тебе не будет!

— Я так и сделаю, Ленечка!

Он постоял, сумрачно переминаясь с ноги на ногу.

— И вообще!.. — Больше у него слов не нашлось; быстрым движением он привлек ее к себе, ткнулся в щеку жесткими, обветренными губами и выбежал в поле.

Тоня смотрела, как удаляется его сутуловатая фигура, а когда он исчез за ветлами, привалилась лбом к шершавым доскам и заплакала.

Когда через четверть часа Дьяченко, вконец иззябший, дождался ее наконец у плетня, окружавшего калитку разведотдела, она подошла уже спокойная, внутренне собранная.

— Ну, Дьяченко, пошли! — весело сказала она.

— Могла бы и побыстрее, — сердито буркнул он, его острый взгляд разглядел следы размазанных слез. — Ревела от своего возлюбленного!..

Она влепила ему пощечину с такой быстротой и стремительностью, что и сама не успела сообразить, что делает. Дьяченко охнул и отшатнулся. Первое, что он сделал, — посмотрел на окна хатки, не видел ли кто-нибудь. Как будто никто. Это его немного успокоило.

— Ты что! — рявкнул он. — Под арест захотела?

Тоня дрогнула. В самом деле, за мгновение до этого она и не думала, что может сотворить такое. Но сейчас она уже не могла отступать.

— Слушай, Дьяченко! Если ты еще раз посмеешь, я с тобой не то сделаю!

Дьяченко судорожно соображал, как с честью выпутаться из положения. Начать скандал, побежать с жалобой, что его ударила девушка?! Ну, посадят ее под арест, да и то вряд ли, а ему потом в штабе проходу не дадут.

И он засмеялся раскатисто и весело.

— Ну и ручка у тебя!.. Ты что, боксу училась?

— Всему училась!.. Ну, чего стоишь! Пошли!..

С этой минуты она стала говорить Дьяченко «ты», и он принял это как должное.

Он повел ее в дальний конец деревни, по пути давая последние наставления.

— Когда придешь к пленному, скажи, что ты медицинская сестра. Голову ему перебинтуй! Чайку согрей… В общем, постарайся расположить!.. Ничего себе парень, симпатичный!..

Тоня пропустила последние слова мимо ушей.

— А ты с ним разговаривал?

— Корнев допрашивал!

— А как его зовут?

— Леоном!

— Имя-то какое! Не румынское! Артист, наверно!

— Кто его знает! Ты уже сама его спроси — откуда у него такое имя.

Они остановились у плетня, за которым стояла крепко сбитая хата, двумя окнами смотревшая на дорогу. На ступеньках крыльца сидел часовой, покуривая папиросу. Увидев лейтенанта, он стремительно вскочил.

Дьяченко погрозил ему пальцем:

— Круглов! Ты что тут расселся?

— Давно смены не было, товарищ лейтенант!

Дьяченко пожевал губами и повернулся к Тоне:

— Ну, действуй по обстановке. А в девятнадцать тридцать явись к Савицкому и доложи, как идут дела!.. Круглов!.. Пропусти ее к пленному!..

Повернулся и быстро пошел назад. Тоня постояла у калитки, собираясь с мыслями. Сейчас она должна сделать первый шаг, может быть, самый первый самостоятельный в своей жизни. И ни Леня, ни Савицкий, — никто на свете не сможет заменить ее в той борьбе, которую она должна вести одна с глазу на глаз с врагом.

Проходя мимо часового, она дружески кивнула ему, и тот широко улыбнулся.

— Только недавно до ветру выпускал, — доложил он, — томится, видно, от безделья! Песни свои поет!..

Скрипнула обитая мешковиной дверь, и Тоня перешагнула порог хаты, чувствуя, как сильно бьется сердце.

Пленный лежал на койке одетый, даже не сняв сапоги, накрывшись с головой шинелью. Казалось, он спал. Но Тоне почудилось, что он следит за ней из-под края воротника. Ощущая скованность, она вышла на середину хаты, выбрала местечко на старом, щербатом столе, заставленном котелками и пузырьками, и положила на него медицинскую сумку. Что делать? Уйти, а затем вновь вернуться? Или, может быть, присесть на табуретку и ждать, когда он сам с ней заговорит?..

Не так представляла она себе эту первую встречу. Ей казалось, что пленный будет сидеть на табуретке посреди хаты и, когда она войдет, бросит на нее пытливый и настороженный взгляд, а она сразу начнет входить в роль… А все совсем не так. Нелепо и глупо!

Она постояла у стола, глядя в окно, где маячила голова часового. День кончился, и тени от дальнего леса, казалось, наступали на деревню. В хате сгущался сумрак. В еще светлом небе кружились птицы, и Тоня подумала о том, что уже начало марта и скоро, совсем скоро будет день ее рождения.

Тишина! Под ногами скрипнули половицы. Ну что ж, она подождет. Для разведчика терпение — тоже оружие. Если пленный не спит и наблюдает за ней, пусть видит, что она пришла с добрыми намерениями. Тихо звякнул котелок — она поставила его на скамейку, рядом составила пузырьки и свою сумку положила у ног на пол. Нашла в пазу большой остывшей русской печки тряпку, вытерла ею стол. Потом вышла в сени и вымыла котелок, зачерпнув стылую воду из ведра. Через несколько минут все было вновь расставлено на столе, но уже в некотором порядке. Достав в углу веник, подмела пол, стараясь незаметно наблюдать за пленным: что-то уж он лежит слишком тихо. Вот шевельнулась шинель, на мгновение приподнялся воротник и тут же опустился. Но она успела заметить блеснувший глаз.