Памяти Володи Татаровича - [5]

Пятерых участников той веселой попойки уже нет в живых. Мы похоронили их со значками на лацканах пиджаков. Но жизнь причудливо переплетает грустное с веселым, а большое с малым — так и история со значком имела свое продолжение.

Через год мальчишки убили нашего Леонардо, и мы закопали его с почетом недалеко от мастерской. А затем, через некоторое время, к изумлению завсегдатаев кладбища, знавших каждый камушек и кустик, в ряду надгробий купцов первой гильдии появился загадочный памятник: небольшая мраморная плита с изображением значка. Белый кот уверенно шагал в узком луче света из стрельчатого окна… Старушки долго стояли около памятника, ища надпись, потом крестились на всякий случай и уходили в недоумении.

С котом Леонардо была связана еще одна история, к которой Володя непосредственного отношения не имел, но узнав о ней, хохотал до упаду.

У кота, собственно, было два имени: официальное, полное — Леонардо, в честь великого флорентийца, и домашнее, обиходное — Васька. Васька вел себя часто неприлично, и однажды я повесил на дверях нашей мастерской записку: «Ваську не пускать! Дает в глину!»

В этот день мы должны были сдавать худсовету фонтан, заработались и забыли о записке. Фонтан представлял собой хоровод голых мальчишек, взявшихся за руки и бегущих вокруг воображаемых струй.

К вечеру приехал художественный совет.

Первым в мастерскую вошел председатель совета Василий Гаврилович Стамов и грозным голосом спросил:

— А что это у вас там написано: Ваську не пускать — дает в глину?

Мы обмерли. Погорел наш фонтан! Теперь не примет ни за что! Но на наши объяснения Стамов первый расхохотался, и весь совет вместе с ним.

Фонтан был принят, и мы на радостях, решив, что Стамов — человек, взялись за руки, образовав живой фонтан вокруг глиняного, сплясали танец диких и побежали рассказать о происшедшем «верхним товарищам».

На другой день я работал у себя в мастерской один. Лепил «Самое дорогое». «С тех пор, как Левка стал отцом, основная тема у него стала матерной», — говорили ребята в Лавре, имея в виду мои различные варианты материнства. «Самое дорогое» — мать с ребенком на руках — шла у меня туго. Я уже год возился с этой работой, практически топтался на месте и нуждался в каком-то толчке.

В мастерскую зашел Володя, поздоровался и молча встал за спиной. Зная, что он никогда сам не лезет с советами, я пожаловался ему на то, что застрял и не вижу хода. Володя постоял немного, пригляделся к работе и сказал:

— Лев, тут надо посмелее… Иначе не выскочишь.

— Что значит посмелее?

— Ну, я, наверное, не сумею объяснить. Если позволишь, я трону слегка?

Получив разрешение, он взял полено за два конца и, с силой нажимая на него, прошелся одним движением по работе от макушки до низа. Я внутренне охнул, когда увидел, как под рваной фактурой исчезают тщательно вылепленные мною волосы, уши, кусок щеки с глазом, шейные мышцы, округлость плеча… После этого он бросил полено, взялся двумя руками за голову моей скульптуры и рванул ее вниз и вперед. Шея треснула, железный каркас выпер наружу вместе с крестами и… работа ожила! В изуродованной, сломанной фигуре появилась доброта, нежность и тревога матери за больного ребенка.

— Ну вот, — сказал Володя. — Ты извини, я тут немножечко подпортил, но ты согласен с тем, что я сделал?

Это был 1960-й год.

А 1962-й принес мне тяжелое испытание — глазную болезнь, три операции, потерю зрения на левом глазу.

Через год я вышел из больницы. Работать я не мог. Душевное состояние было тяжелым, я не знал, смогу ли снова вернуться к работе, войти в колею. С деньгами дома стало туго, это еще более отягощало мою депрессию. Врачи требовали, чтобы я носил себя как хрустальную вазу — меня это сковывало, пригнетало.

Ребята меня не оставляли, поддерживали, помогали, кто чем мог. Вася каждый вечер, как на работу, приходил ко мне играть в шахматы. Володя держался в стороне.

Однажды Юлик подошел ко мне и как бы мимоходом сказал:

— Завтра получка в комбинате. Получи свои восемьсот рублей.

— Какие восемьсот рублей?

— Пока ты лежал в больнице, Володя за тебя сделал и сдал портрет кормильца.

Я сначала растерялся, а потом сказал, что деньги могу взять только в долг и верну, когда начну работать, но Юлик резко оборвал меня, сказав, чтобы я не заикался об этом, или Володя обидится насмерть.

Угроза была нешуточной. Я не стал «заикаться» и принял этот дар, зная, что он от сердца и от щедрой души.

Когда В. И. Ингалу, народному художнику СССР, исполнилось 60 лет, «верхние товарищи» решили преподнести ему к юбилею подарок — дружеский шарж. Как раз в это время Ингал со своими выпускниками, которых он приютил в своей мастерской и всячески опекал, выиграл конкурс на 250-летие Кронштадта. На его проекте могучий моряк стоял впереди остроконечной стелы, ассоциирующейся с носом военного корабля, и разведенными руками как бы защищал эту стелу. На самой стеле были размещены барельефы на тему морских сражений и славы русского военного флота. Этот проект и послужил прообразом шаржа.

Впереди пластилиновой стелы, простирая руки, в героической позе стоял сам Ингал. На груди у него была прилеплена тельняшка из настоящей ткани, из-под которой буйно торчали седые волосы, выдранные из хвоста Леонардо. На стеле были изображены любимые ученики и подопечные Ингала: Гордон, супруги Щегловы, Веселов, Бельский и Вера Трофимова.