Памяти Лизы Х - [34]

— Сейчас, Лизанька, посижу и пойдем. Сейчас.

— Алишер ака, не надо, я одна к ней схожу, вам домой надо. Взяла за руку послушать пульс.

Частый, очень частый.

— Домой сейчас пойдем, с утра к ней поедем.

Они медленно пошли, останавливались, зачерпнув из арыка воду, мыли лица. Лиза зашла на почту позвонить на работу: завтра придет позже.

Во дворе стоял шум. Подрались беженки. Которая с узлами, пересматривала вещи. Вчера ее ограбили на улице, и сегодня ей казалось, что не хватает каких-то носков, простыней. Побила соседку: я генеральша, ты воровка. Во время потасовки у нее вывалился из-под юбки пакет с деньгами.

Ходжаевы хотели пройти быстро, но их заметили.

Соседи начали жаловаться, призывать рассудить их, но Лиза оборвала: Эльвира Ахмедовна заболела, в больницу отвезли.

Ходжаев прошел на веранду, выпил воды.

— Ну теперь ночь пережить и пойдем. Главное, что ее перевели в больницу. Она всегда такая была, нервная, и обмороки были, сейчас подлечат, подлечат, — уговаривал себя Ходжаев.

Пришел сосед Матвей: я слышал что Эльвира Ахмедовна заболела. От меня поклон передайте. Если вдруг помощь нужна, по общественной части, скажите.

— Скажем, скажем, спасибо. Извините, мы хотим спать. Сил нет.

Спать не ложились. Сидели на диване, Ходжаев правил свою статью, Лиза читала учебник.

Утром Лиза заварила цикорий, разрезала лепешку пополам, взяла банку кислого варенья из барбариса — на подкуп. Собрались рано, еще восьми не было. Доехали на трамвае. Больница была сразу за вокзалом.

Ржавые, когда-то до войны крашеные синей краской ворота с калиткой были закрыты, пришлось долго стучать. Наконец вышла старая женщина в платке: еще рано, не пускаем. Лиза сунула ей половину лепешки. Старуха быстро накрыла лепешку платком, покачала головой, и они проскользнули. Двор оказался длинным, заросшим травой среди высоких тополей с белеными стволами. По бокам тянулись бараки с решетками.

— В конец идите, там докторская.

Ходжаев пошел быстро, почти побежал.

— Откройте, пожалуйста, откройте, я профессор Ходжаев, у меня жена тут, ее вчера привезли.

Вышел огромный заспаный санитар в тюбетейке, впустил внутрь.

— Ака, подождите тут.

В приемной было несколько дверей, железные витые стулья, дачные. На стене Сталин. Куда же без вождя, и в Бедламе первый, кого видим. Ведро с водой и кружка на гвозде, вбитом в стену. Решетки на окнах, на потолке лампочка, тоже в решетке, стены крашены синим до половины, как везде. Там было прохладно, в окна шуршали листья, через них посверкивало солнце, стрекотали птицы. Пахло дезинфекцией, мокрыми тряпками. Ходжаев ходил из угла в угол, непрерывно вытирал лоб, шею. Ждали долго. Из какой двери придут? Наконец, вышла докторша.

Ходжаева, да, в буйном, укололи, спит. Острая паранойя. Сегодня профессор Арутюнов посмотрит. Нет, пустить не могу. Ну хорошо, посмотрите из коридора. Нажала кнопку звонка, пронзительный, даже птицы в листве на мгновение испугались и умолкли. Санитар отпер дверь в один длинный коридор, потом в другой, покороче. Двери в палаты были тюремные — с зарешеченным маленьким окошком.

— В четвертую.

Санитар из короткого коридора посмотрел в окошко и кивнул врачихе. Та разрешила отпереть. В палате было темно, Лиза не поняла сначала, сколько там людей, кровати стояли редко, слышно было медленное тяжелое дыхание, храп. С краю у стены лежала Эльвира, запеленутая в серую смирительную рубашку, глаза ее были закрыты.

— Она спит. Был сильный припадок. Не пугайтесь, тут чисто, кормим, не бьют никого, — обиженно говорила докторша, — она кусалась, царапалась, пришлось привязать. Не зовите ее, она должна выспаться. Все, пойдемте.

Врачиха шла за ними и повторяла: пришлось привязать, себя расцарапала, припадок, время военное, психика не выдерживает…

С профессором Арутюновым можете поговорить к вечеру, часа в четыре он может. Он еще не пришел.

Шли обратно, во дворе гуляли поднадзорные больные. Один хотел подойти, но санитар остановил его, потянул за ворот халата. Другие смотрели в окна, держались за решетки. Во дворе стояла человеческая тишина и гомонили птицы.

У самых ворот сидел на земле худой подросток, рвал траву и запихивал в рот.

Старуха отворила им, они оказались на пыльной улице, прошли к трамвайной остановке.

Ходжаев заплакал. Лиза зашептала: я вытащу ее, всех подниму в больнице!

Перед глазами возник парторг Иван Ильясович. К нему пойду. И сосед Матвей, он же помощь предлагал.

Расстались, он пошел в университет — ждали студенты. Она поехала на работу.

К вечеру увиделись с профессором Арутюновым. Острое состояние, недели две как минимум полежит у нас. А там посмотрим. Говорил медленно, уклончиво, как будто взвешивал каждое слово. Похоже, что больна давно, если снять кризис, можно жить. Понимаете, такое время располагает к обострению.

Через день удалось поговорить с Эльвирой, ей уменьшили дозу. Лиза зашла за ней в палату, причесала, помыла, переодела.

Они вышли в коридор, шли медленно, неуверенно. Сели, обняли Эльвиру с двух сторон. Ходжаев старался не плакать. Эльвира была спокойна. Гладила Ходжаева по щеке, улыбалась.

— Скоро домой, ты выздоравливаешь.