Памяти Лизы Х - [31]

Лиза держала его за рукав, замерла, не отпускала.

— Да, пойдем в комнаты.

Вскоре стали прощаться.

Выходили толпой в темноту улицы, Лиза обернулась на яркий прямоугольник освещенного коридора, силует Ильи с поднятой рукой. Дверь закрылась. Вскоре подошел трамвай, Лиза ехала с двумя знакомыми врачами. Один жил почти рядом. С остановки шли вместе. По дороге он успокаивал ее: это не передовая, это госпиталь, под зенитным прикрытием.

Дома Лиза рассказала, что провожали на фронт хирурга. Учителя ее и вообще близкого человека.

— Только молиться теперь, чем еще поможешь?

Эльвира принесла из спальни темную потрепанную книгу, стала искать, страницы выпадали, разлетались по полу.

— Как будем молиться? — недоумевала Лиза, поднимая их.

— Моя русская мама тайно молилась православному богу. Когда сын болел, мы обе молились, на коленях стояли, с поклонами, как надо. А бог сказал «нет»! Кому сказал нет? Маленькому ребенку? Маленькому ребенку сказал нет. Отнял у него жизнь! — Закрыла книжку, сунула как попало страницы внутрь.

— Не будем молиться, чтобы не сказал нет!

Достала наливку из буфета, рюмки.

Пили, плакали, кричали проклятия. Ходжаев пытался вразумить их, но его прогнали в кабинет.

На вокзале все повторилось: и слезы, и за рукав держалась крепко. Толпа, плач, крики, построились. Ополчение отдельно, инженеры, врачи — отдельно. Махали руками куда-то, без надежды поймать взгляд.

Лиза и Эсфирь вышли на площадь. С тех пор, как Лиза приехала сюда жить, место изменилось: асфальт, скамейки, фонари. Будка с едой. Выпили газировки, чокнулись за здравие. Сели на трамвай и поехали на работу.

В госпитале все шло своим чередом. Обняли Лизу, которые знали, что у нее с Ильей роман. Кто не знал или завидовал, промолчали.

Через две недели от Ильи пришло письмо. Шутливое, кормил белок с руки, ел соленые огурцы, замерзает по ночам без нее. Много писал про операции, в основном черепные. Передавал приветы, просил навестить мать. Скучает. Видно было, что работа заполняла его целиком и то небольшое место для нее в его жизни стало еще меньше. Как далеко запрятанная в ящик вещь, которую некогда поискать, некогда шарить рукой в темноте, а если и найти, бесполезно повертеть в руках и положить обратно.

Писал часто. Весело. Лиза подружилась с его матерью, называла ее Фирой. Обе были на «ты», подружки. Фира дала Лизе ключ: приходи, когда захочешь. Лиза заходила часто. Читали вслух письма Ильи.

Однажды пришла вечером, Фира сидела в темноте. В руках — похоронка на мужа.

— Илье не пиши, и я не буду, — сказала Фира, — каждый день думала, не сегодня, только не сегодня. Хорошо хоть Илюша не дома, не дай бог кому перед фронтом узнать. Вообще из штрафбата живыми приходят? Кто убил? Немец или смершак пристрелил?

Она не плакала, сидела прямо, беспрерывно курила.

— Лиза, у меня к тебе просьба. Если можно, возьми мое обручальное кольцо, надень. Как талисман, что ли. Пожалуйста.

— Фира, мне нельзя кольца. Ничего на руки нельзя. Я на шею могу повесить, под одежду. Пока Илья там. А потом отдам ему, если надо будет.

— Хорошо.

Фира сняла кольцо, поискала в кухонном ящике бечевку.

— Мне наша домработница крестик дала когда-то, дома держу в коробке. Кольцо у меня, как крест, на шее будет. Талисман, да.

Лиза завязала двойной узелок, надела под кофту.

— Фира, я сегодня в ночь, пойдем, переночуешь у нас в госпитале.

— Да, да, спасибо. Не хочу одна сегодня. Завтра от вас на работу поеду.

Фира взяла со стола фотографию мужа, положила в сумку, и они пошли на остановку. В ординаторской Лиза налила Фире мутной самогонки. Вернулась через полчаса, Фира спала на диване, накрывшись пальто, прижимая к себе фотографию Натана.

— Лиза, ты сейчас будешь смеяться! — сестра хозяйка вошла с тюком, — но уже с сегодняшнего дня ты младший лейтенант, вот форму принесли, тебе сапоги полагаются, юбка и гимнастерка. Галифе не дали пока, но кальсоны уже есть, так что на холоду под юбку наденешь!

— Ирина Степановна, я же штатская.

— Была штатская, теперь мобилизованная.

— И сразу лейтенант? — Лиза рассмеялась.

— Младший лейтенант! Илья Натанович капитан, а ты младший! Удостоверение у Ильясыча получишь. Мне не доверил, мне только сапоги с кальсонами доверяют. Обмоем вечером.

Лиза всунула ноги в сапоги, они были велики, болтались.

— Портянки мне полагаются? Туда не только портянки, туда валенки всунуть можно. Кот в сапогах!

— Велики не малы. Газеткой выстелишь.

— Ирина Степановна, а вы тоже военная?

— А то! Я интендантской службы амбарная мышь!

— Я теперь должна в этом ходить?

— Ни боже мой! На парады и по праздникам. В форме теперь фронтовые только. Эх, провинция, никакого щегольства, все пыльные, кителя мятые. Не гусары никак! Илья красавчик наш в фуражке. Или в пилотке? Не помню уже. Эх, чтоб не тронуло его! У меня отец офицер был, царский. В белом мундире! Красавец!

— Где он?

— Бог его знает. Мама со мной убежала от него еще перед первой войной. Выпивал, картежник. Его мать по щекам лупила, толку никакого. Эх! Война кончится, сапоги продашь, а юбочку поносишь долго. Шерстяная.

Отец сестры хозяйки Ирины Степановны был царский полковник из казаков. Бесстрашный брюнет, голубые глаза, лихие усы. Умыкнул дочку градоначальника в уездном городе. Такая любовь была, такая любовь! Венчались тайно. Жену любил, но был пьяница, драчун, игрок. Когда выигрывал, покупал жене бриллианты, потом проигрывал — тайно забирал, сносил в ломбард и тогда жили впроголодь, жена вязала детские вещи на продажу. Рыдал, в ногах валялся, просил прощенья. Наконец в двенадцатом году жена с дочкой сбежала от него. Было это в Полтаве. Его парадный портрет взяла, как икону завернула в шаль, приказале дочери: Ириша, держи крепко. И еще пистолет украла у него на всякий случай Он пришел домой с выигрышем, цветы-шампанское, а семьи нет. Соседи донесли, что она извозчику приказала на вокзал ехать. Поезд уже тронулся, когда он увидел их, бежал по перрону, она стреляла в него из окна. Кино, настоящее кино. Сначала осели в Херсоне, сняли комнату. Повесили на стену портрет отца.