Памяти Лизы Х - [26]

— Ну во-первых, не называй меня на вы, и доктором тоже не называй. Илья — просто Илья.

— Илья, хорошо, просто Илья. Но когда на ты слово ухаживание не подходит.

— Ну хорошо, не ухаживание, не любовь даже, а тесное знакомство.

— Романтического характера? — она засмеялась.

— Ну да, романтического, в анатомическом смысле.

— А где?

— Да вот хотя бы здесь, в прекрасном больничном саду!

Он шагнул на клумбу и сорвал георгин — вот, для начала.

— Нет, я пауков боюсь, или змеи тут?

— Ну не в морг же идти?

Морг — вот там и было у нее первое любовное свидание. Любовное-прелюбовное.

— Нет, в морг не надо.

— А, я понял куда, пойдем.

Подбежали к пожарной лестнице, он запрыгнул, протянул ей руку. Легко подтянул ее, и они полезли на крышу.

Крыша была местами ржавая, наклон из гулкого листового железа, на самом верху возле печной трубы — бетонная площадка, над ней протянуты веревки, сушились простыни и одеяла.

Он стянул одеяло, расстелил, сверху накинул халат.

— Приглашаю.

— Проинструктируете меня, доктор? Это занятие для для меня новое.

— О, не ожидал.

— Почему?

— Ну в наше время в больницах девственницы как-то не встречаются.

— Считайте меня трудным медицинским случаем!

— И для меня это будет медицинский опыт — я с девственницами дело не имел.

— Ну так мы оба будем прилежные студенты.

Она вдруг шагнула к нему, поцеловала.

Торопливо снимая одежду, смотрела на небо, полное звезд.

Доктор был смущен ее смелостью. Она обнимала его и удивлялась горячей потной коже. Нет, совсем не так, как ее однорукий рыцарь ненаглядный. Послушный, покорный. Теперь она была послушна и покорна. Она отвечала повторением, как прилежная ученица, усваивающая урок с удовольствием и уверенностью.

— Ну и как?

— Неплохо для начала.

— Ты извини, больно только первый раз, а потом будет масса удовольствия.

— Не сомневаюсь, да не так уж и больно, но приятно! Весьма приятно.

— Там стоит бочка с водой и кран есть.

Она нащупала кран в темноте, вода была теплая, нагнулась, подставилась под струю.

Они плескались и смеялись громко. Из чердачного окна высунулась сестра хозяйка.

— Кто это хулиганит?

— Это я, Илья.

- ****уете, Илья Натанович, по крышам, как кот паршивый?

— Нет, тенью отца Гамлета гуляю, Ирина Степановна.

- ****уем тут, ох ****уем, — прокричала Лиза. Ей было весело проказничать.

Здесь, на крыше оставила ее тяжелая печаль, сопровождавшая ее самостоятельную жизнь. Оставила осторожность, оглядка, разумность, целеполагание. Вот, несмотря ни на что, везде можно жить и радоваться. И я буду!

— Чердак не залейте тут! — проворчала Ирина Степановна, — я дверь на лестницу оставлю открытой, запрете потом.

Завтра все будут знать, как Лиза ****ничала с Ильей Натановичем!

— Попрут из комсомола, — смеялась Лиза, — отправят в штрафбат.

— Не шути так.

— Почему? Думаешь, серьезно отправят?

— Не думаю. У меня отец в штрафбате, и дядя.

— Ох, извини.

Как мы живем? Шаг в сторону — и все, нет нас.

— Да ладно, ты же не знала. Ну пойдем вниз, есть хочется, до утра дежурить.

— У меня мать забрали, и отца потом. Отца расстреляли, а про мать не знаю, — говорила Лиза, пока спускались по лестнице, — в России я жила как в коконе, даже и не знала, что происходит. В школе уходили ученики — бывало. Ну уехал-переехал. Никто ничего не рассказывал. Я теперь понимаю, кто куда переехал.

Илья протянул ей кружку с водой, сухарь и мятную конфету.

Фридманы жили тут еще до революции. Отец строил, мать врач — туберкулез и местные болезни. Брат его отца тоже приехал сюда в тридцать пятом году, через два года его забрали, с женой, с детьми уже взрослыми. Отца позже, и вот штрафбат теперь.

— Маму не тронули, ну и я полезный. Второй год прошусь на фронт. Вот учись скорей, заменишь. Война надолго.

— Почему надолго?

— Немцы хорошо подготовились. И страна у нас большая, есть где развернуться.

— Доктор, у вас пораженческие настроения! — Лиза обняла его, — уже столько плохого было, должно наступить хорошее, пора!

— Пора? «Нисмах вениште вемахар намут».

— Что это?

— Это на древнееврейском языке, из Библии старые стихи: радуйся и пей сегодня, и умри завтра.

Пей! В ящике стояла бутылка мутного спирта. Долили в кружки.

— А теперь мы будем сильными и вечными, ну почти вечными! Твое здоровье, Илья, и чтоб тебя на фронт не забрали никогда!

— Твое здоровье, Лиза!

Выпили.

— А теперь закурим — она села к нему на коленки, тянули одну папироску, — я видела это в иностранном кино, вот так сидели, курили красиво, и целовались.

Но до целованья не дошло — в дверь просунулась санитарка: Илюша, помирает твой черепной, второй который.

Он отпихнул Лизу и выскочил из комнаты. Она села на стул, докурила папироску и вдруг заплакала. Вот, опять накрыло это голодное чувство, что предназначена она была для другой жизни, шелковых платьев, поющих соловьев, цветущих деревьев, аромата роз. Что есть сон — вонючая палата? Или аромат роз?

Илья вернулся быстро.

— Почему не пошла со мной? Утри слезы. — заорал он, — ты выбрала дело, которое всегда и прежде всего в твоей жизни будет. Придешь домой, и там реви. А тут не смейте, кисейная барышня!

Умойся и марш в перевязочную. Я тебя жду там.

Назавтра Илья принес ей георгин и помаду: виноват, что накричал. Накрасил ее — вот ты теперь взрослая.