Память земли - [7]

— Ну вот, — кивнул Орлов, — сегодня воскресенье, в четверг и проведем у вас общее собрание. А правление отставьте. Переселяться будете в степь. Землеустроители определят вам места, а из них сами выберете. — И пошутил: — Хватит вам комаров тут, в низине, кормить, поживете на ветерке.

Щепетковой хотелось закрыть лицо руками, крикнуть, что это неправда, что неужели действительно, на самом деле можно сносить такой хутор, как Кореновский?.. Вместо этого она деловито кашлянула. Обыкновенное дело: решение, которого все давно ждали, которого и она ждала, пришло. Орлов вынул блокнот, раскрыл на странице, где мелко, в длинный ряд были вписаны названия станиц и хуторов, подлежащих сносу, и против записи «Хутор Кореновский, колхоз им. Щепеткова» пометил авторучкой: «Четверг».

Скрипя пахучим, свежим хромом на широком плече и рукаве, откидываясь, Орлов опять положил блокнот в нагрудный карман и распорядился, чтобы к собранию были подготовлены две-три рядовые колхозницы для выступления от масс. Он объяснил, что эти женщины — из лучших, уважаемых в колхозе! — должны осветить перспективы стройки, а также показать на бытовых житейских примерах личные свои выгоды… Председателю сельсовета Конкину и парторгу Дарье Черненковой обо всем передать, и пусть Конкин подъедет завтра в районный центр.

Орлов надел перчатки, энергично обтянул каждый палец. На прощание предупредил:

— О переселении не разглашать, чтобы не началось гнилых разговорчиков. Сообщим на собрании.

Щепеткова поглядела вслед «Победе», медленно воротилась на свадьбу.

— Не обижайтесь, гостечки, — перекрикивая голоса, упрашивала Фрянчиха, — пейте.

— Да где ж его пить, когда поганое! У тебя в четвертях хины не было́?

— Хи-и-на! Подсладить.

— Василь, Любка, слади!

— Дела у товарища Орлова. Велел извиняться, всем доволен, — сообщила хозяевам Настасья Семеновна.

— Слади, Вася, выполняй план! — вопили гости, и жених вставал, оправляя непривычный галстук, наклонялся к губам Любы.

— Засекай время! — Музыченко хватал из миски моченый бурый помидор, поднимал его, точно хронометр, а когда жених, едва лишь поцеловав, садился, Музыченко под хохот женщин болезненно обхватывал голову, стонал: — Эх, неграмотный еще. На курсы б тебя по этому делу, Вася…

Тот, недовольный шутками, досадливо-смущенно вынимал портсигар, закуривал, и Щепеткова слышала, как в сенях сразу обсуждали:

— Это ж они дарились!.. Портсигар-то Любка ему покупала.

— А он же?

— А он ей крепдешину, только пошиться еще не успели, она в своем сидит. А набирали на три платья.

— Иде там на три? — возмущались сбоку. — Лидка Абалченко была в сельпо, видела. Набирали на одно несчастное платьишко, и то трусились: «Грошей нема».

— Мама ро́дная, нема!.. Да Фрянчиха сколько гусаков продала в Ростове! Десятков пять! Сына женит, а даже на вине экономится, мускату и не ставит.

— Может, не давили?

— Что ж я, ихнего вина не знаю?.. Несет, гляди, гляди, на кожурках отстоянное.

Пусть ярость благородная

Вскипа-а-ает, как волна, —

истошно вопили женщины над головой командированного по делам библиотек товарища, робко держащего двумя пальцами гусиную ногу — в колышках недощипанных перьев. Старший брат покойного мужа Настасьи Семеновны, Андриан Щепетков, — жилистый, крупноносый, как все мужчины Щепетковы, — в приступе гостеприимства отбирал у командированного рюмку, насильно совал стакан:

— Вот вам самое водочный стаканчик!

— Что вы? Это ж чайный…

— То кацапы говорят «чайный»! На Дону чаи не в привычку. Попали до нас — пейте.

Все шло как положено. Настасья Семеновна словно со стороны смотрела и на себя, и на все вокруг, понимая, что люди на свадьбе должны веселиться. Сама же, абсолютно потеряв хмель, думала о сообщении Орлова. Еще совсем не представляя как, она уже знала: решение будет выполнено, а вернее, как принято в стране со всякими серьезными решениями, перевыполнено. Знала, что она, председатель колхоза, свершит для пользы дела все, что от нее потребуется, пойдет, если надо, против этих гуляющих сейчас людей. Они, как и год назад, балагурят о выселении, а команда уже дана, скоро станет для них фактом.

Вскипа-а-ает, как волна, —

в шаге от Щепетковой подтягивали женщинам девчата, разомлевшие, бордовые, будто из бани. Пухленькая Мила Руженкова, такая же светленькая, как и Люба, отбивалась от ухаживаний пожилого черноусого красавца Ивахненко, супруга которого, по-соседски помогая Фрянчихе, поминутно отлучалась из зала. Под жгучим взглядом Ивахненко Мила испуганно и счастливо хихикала, толкала локотками соседок, визжащих при каждом движении запрятанных под стол рук отчаянного на выдумки Мишки Музыченко.

Щепеткова переводила глаза на бригадиров, определяла, кто из них окажется настоящим ее помощником, кто вздумает кобениться и его надо будет ломать, портить с ним отношения; а кто — ни рыба ни мясо — попросту растеряется. До своего председательствования Настасья больше, чем теперь, уважала мужчин, находилась под общебабьим гипнозом, который заставлял при слове «мужчина» представлять что-то решительное, прочное. Теперь же она знала, что сила человека не в широкой спине, не в хриповатом басе. Сейчас все они герои, эти выпившие и потому лихие бригадиры. Сидя уже отдельно от жен, они в полное свое удовольствие наливали друг другу, закусывали вяленым чебаком.