Память земли - [12]

Но если раньше, еще наборщиком в белых футбольных бутсах, Орлов заранее знал, кто из десятка его комсомольцев какую колбасу будет покупать к завтраку и какую кто роль будет просить на читке пьесы вечером в общежитии, то теперь, когда на Орлова навалилась ответственность за огромное множество человеческих душ и партийных билетов, формы общения стали новыми.

Быть зубастым, добиваться в месткоме денег для культмероприятий, чудить в обеденный перерыв по дороге из цеха в столовку и потому быть своим парнем сумеют многие. Но накладывать резолюции, решать судьбы со строгим красно-синим карандашом в руке и не потерять уважения людей, а главное, вести дело вперед — для этого нужен талант. Орлов обладал этим талантом, а все-таки три года назад — будучи уже давно и прочно в исполкоме областного Совета, в членах обкома, — споткнулся. Выдвинул на группе заводов громкий встречный план, но не вытянул, за что был послан в район.

Партийная этика не разрешала сетовать на решение обкома, и Борис Никитич не сетовал, а трудился — быстро освоил новую для себя деятельность, более легкую и простую, чем прежняя, и очень скоро кривая хлебо-, масло- и других заготовок в районе пошла вверх. Орлов знал, что его инициативная, умелая работа заслуженно оценивается областью, что его вернут из села «туда», на «ту» работу. Это могло случиться скоро, и Орлов подыскивал себе смену. Он выбрал Голикова, двадцативосьмилетнего молодого человека, только что присланного из Ростова в райком на должность второго секретаря. Первый был на учебе, Голиков замещал его, но было ясно, что на «постоянного первого» ему по молодости не пройти, а исполкому — самостоятельной работе — он, безусловно, обрадуется.

Голиков нравился Орлову. И не по анкетным данным, не по деловым, а вдруг, просто так, несмотря на разность взглядов и возрастов, товарищески. Даже, пожалуй, нежность, что-то отцовское испытывал Орлов к этому откровенному, недипломатичному, чем-то новому для него человеку.

После двухсуточной поездки по станицам, в которых, как и в колхозе имени Щепеткова, Борис Никитич готовил «переселенческие» собрания, он вернулся домой, пообедал, выспался и вечером, соскучившись по Голикову, звонил ему на квартиру. Квартира не отзывалась.

2

Телефон молчал, так как Сергей Голиков, решив спокойно почитать, придавил аппарат подушкой. Довольный, что так рано, а он уже дома и свободен, он переобулся в шлепанцы, с подозрительностью осмотрел подушку на телефоне и навалил сверху еще одеяло. «Все! — подмигнул он. — Теперь я как в доте». Жена звонила ему в райком, что вернется поздно, трехлетняя дочка Вика уже неделю гостила с нянькой у отца жены в Новочеркасске, и Сергей домовничал один.

Он обошел свое еще непривычное ему жилье. Состояло оно из трех комнаток. Все три были теплые, чистые, но крошечные, с саманными, крестьянской мазки, стенами, с малюсенькими оконцами, выходящими на пустырь. В средней, определенной как столовая и кабинет, стояли два ящика, которые Сергей и жена обили вчера бараканом, покрыли стеклом, превратив в письменный стол. Вместо стульев были пока тоже ящики; на стене, на плечиках, — женины платья и костюм Сергея, задернутые простыней: временный шкаф. Единственным уже основательным была дочкина белоснежная кровать с огромным цигейковым медведем в изголовье, с ковриком и навалом игрушек на полу. Рядом на дверной притолоке красовалась проведенная химическим карандашом отметина — рост Вики в день приезда в станицу. Сергей колупнул какой-то бугорок на стене над кроваткой. Это оказался впечатанный в глину соломенный остюк — живописное свидетельство сельской идиллии. Такие же остюки, правда чисто забеленные, были и на других стенах, и на низеньком — чуть не рукой достать — потолке. Свою большую и высокую, недавно полученную ростовскую квартиру Сергей; уезжая, отдал жилуправлению, хотя знал, что жена, соглашавшаяся вслух, на самом деле глубоко страдала.

— Несоответствие между личным и общественным, — вслух усмехнулся Голиков.

Он сцарапнул со стены остюк, потом присел на корточки и, упершись ладонями в пол, с толчка подбросил ноги, стал выжимать стойку. В Новошахтинске, где он вырос, где его отец и четверо дядьев и сейчас работали в забое, каждый уважающий себя мальчишка умел делать стойку, Голиков по всем новошахтинским правилам оттянул вскинутые к потолку носки, пошлепал на руках по дому. Когда недавно он въезжал в этот дом, старик из райжилуправления, стекливший выбитую форточку, спросил, первый ли раз Голиков в районе, и, узнав, что первый, мрачно пообещал: «Поживете в районе — кинете и бриться и на «г» разговаривать…» В общем, для сохранения тонуса ходить на руках не мешало. Сергей прошлепал через все три комнаты и вскочил, удовлетворенно отряхивая ладонь о ладонь. Зарядка сделана, мысли переключены с ненужных тем на нужные.

По рабочему плану руководящих работников района сегодня был вечер самостоятельной партучебы, но Сергей взял из чемодана «Кавалера Золотой Звезды», лег животом на стол. Скоро отодвинул «Кавалера», приоткрыл «Воскресение» Толстого. Пробежал глазами строчку, потом еще и, как всегда, когда читал Толстого, почувствовал, что сразу же, совершенно естественно, будто сам он среди них, входит в жизнь чужих ему людей. Он очутился в судебном зале, где слушалось дело Катюши Масловой, читал про то, как отлично вымытый и причесанный, отлично одетый князь Нехлюдов, когда-то соблазнивший Катюшу, теперь судил ее. Сергей вместе с Нехлюдовым, в таких же, как на нем, брюках со штрипками и башмаках, подходил к священнику, чтобы дать присягу, и Сергею было даже жутко, будто ступал он собственными ногами. Он с Нехлюдовым судил Катюшу, как судили ее и другие заседатели, в сущности, незлобивые люди: и члены суда, которые, несмотря на свой строгий вид, тоже не желали Катюше беды, знали, что эта женщина не преступница. Не имели зла ни конвоиры, ни священник, что приводил Нехлюдова к присяге. Но колесо вертелось само собой, и Сергей не просто как читатель, а как товарищ по несчастью сочувствовал Катюше. Кто-кто, но он-то, Голиков, знает мощность такого колеса и в сегодняшней, в великой сталинской действительности. Не по отвлеченной теории — на собственном опыте изучил… А шваркнут ли под себя эти общественные спицы и ободья, как шваркнули они Маслову, или вознесут на почетную, ненужную тебе высоту, как вознесли Сергея, — это уже, думал Сергей, детали.