Память сердца - [20]

Подошел Хасан. Узнав, что нас хотят накормить, «чтоб мы лопнули», удивился:

– Как, чтоб лопнули? Что ж у меня брата моего не будет? Так нельзя! Надо что-то придумать!

Он взял меня за руку, и мы пошли с ним по полю домой. Я шел, понурившись, глядя себе под ноги, и думал: «Меня не будет, если я лопну!.. Придет доктор – и будет маленький – такой же неприятный, как и сестра у Заки, что родилась зимой…» Опомнился я на мосту, что был проложен через речку к горке, где мы жили:

– Абзикай! А я не лопну? Я не ел мороженого! Я только вафли!..

– Ты ел только вафли? Тогда, конечно, не лопнешь!

– А Костя? Он тоже не лопнет?

– Не лопнет! А вафли были очень вкусные?

– Да…

– Когда ешь много очень вкусного, тоже можешь лопнуть! Очень вкусное надо есть понемножку…

Я удивляюсь сейчас своей шестилетней внучке Сашеньке: на предложение съесть шоколадку она резонно и, даже смущаясь, чтобы не обидеть меня, отвечает: «Мне мама не разрешает. Нельзя! У меня может быть диатез!» Другое время – другая логика. А я тогда? Что вафли! Я как-то съел, наверное, килограмм шоколада! Может, больше. Да! Да-да!..

Турок с лотком. Шоколад

А дело было так.

Чужой дядя, которого звали Осман, часто бывал у нас дома. Говорили, что он турок-лотошник. Он ходил по вагонам, продавал с лотка шоколад, шоколадные конфеты, карамельные конфеты-палочки, батончики, инжир и разные заморские сладости. Ему надо было зачем-то съездить в Москву. Видимо, он давно подвизался на Расторгуевском полустанке и, зная нашу семью, попросил разрешения оставить лоток с непроданным товаром до своего возвращения. Я знал этот лоток. Голова не раз туманилась от увиденного. В снах сам ходил с этим лотком по вагону и ел шоколад на ходу, облизывая обертки…

Лоток задвинули под кровать, и мне не надо было его выдвигать. Но после отъезда турка я полез под кровать и… нырнул в лоток! Только открыл – закружились шоколадки в глазах от обалденного запаха. Хоть с бумажками ешь! Я блаженствовал, как говорят, «не отходя от кассы». Забылся… В упоении мне казалось, что конфеты пляшут передо мной в пестром искрящемся хороводе. Сколько съел – не помню: может, один раз ел, может, прикладывался и днем, и ночью. Не помню, – и не важно! Я так объелся, что заснул прямо там – на лотке под кроватью. И снился мне сладкий сон: конфеты, словно стеклышки в детской игрушке-калейдоскопе, плавали, складывались в узоры, мигая и поддразнивая.

На другой день, увидев в окно приближающегося турка, я похолодел. Застучали зубы… Наверное, правильно говорят, преступник возвращается к месту преступления: я нырнул под ту же кровать, где упивался сладким.

Ноги турка встали рядом с кроватью. Видимо, он нагнулся: я увидел колено и его руку, которой он шарил по полу. Вытянул лоток…

У меня зашумело в ушах! От дурноты помутилось в голове. Я весь сжался, зажмурился. И ничего не слышал! Сколько прошло времени, не знаю…

Пришел в себя, открыл потихоньку один глаз…

…Ног турка уже не было видно. Зато увидел ноги матери. Они приближались к кровати! Помню, мать заглянула ко мне и ахнула. Потянула за ногу, и я видел – под кроватью остается море блестящих оберток!..

Когда опомнился, мать выметала веником разноцветные фантики. Их было больше, чем большая мамина подушка!..

Когда случается мне ощутить аромат, не говоря уже о вкусе, настоящего шоколада, я сразу вспоминаю лоток турка, удивительный запах того шоколада, ворох шоколадных оберток… и мамину большую подушку!

На этой подушке мы все выросли. После Расторгуева она переехала с нами в Видное, потом в Москву и была с нами до 41-го года, когда в тайник мы закопали все самое сокровенное и дорогое для каждого.

Мне, видимо, еще раньше надо было пояснить: все воспоминания изложенные, можно сказать, сюжеты, возникали в памяти в разное время и по поводу разных событий. И не надо искать или ждать здесь какой-то определенной повествовательности, одной общей драматургии. Если что-то не понятно – возникнет и разъяснится в другом рассказе, близком по времени воспоминания; если нет – то мало ли как в жизни у человека бывает: произошла встреча, событие, что-то вспомнилось, всколыхнулось… А нет, – какая разница?.. Может, мне самому вспомнился почему-то только этот кусочек жизни. Осталось в памяти сердца только это…

Из глубин памяти выныривают факты, характеры и я, наслаждаясь, перебирая их, как драгоценные бусинки на четках, переживаю и общаюсь с ними вновь. Что-то записываю… Откладываю, чтобы снова и снова возвращаться к пережитому. И хочется мне найти понимание, родственную душу.

А может быть, современному читателю не будет понятно и это… Я все это с грустью, а где-то и с болью, перебираю в памяти – и скорее всего, наверное, для себя…

Вернусь к прерванному – к рассказу о Косте Тыртове. Ибо друзья, а они есть у каждого, это что-то особенное, согласитесь. Это часть нашей души, нашего сознания, часть нас самих. Причем самая лучшая, самая дорогая. Неотрывная… И незабвенная…

После войны какое-то время Костя в Расторгуеве держал часовую мастерскую. И, надо сказать, в своем деле преуспевал. К нему не только расторгуевские, со всей округи приходили, зимой даже из Москвы ехали дачники с различными хитрыми часами, – так широка была его слава «мастера золотые руки».