Память о мечте - [9]

Титана – не огня.

Ведь рассуждая без затей,

Я знаю, что не Прометей

Огня похитил жар.

А он, страдающий зазря,

Столетья видит, как заря

Родит лесной пожар.

«Все смещено во времени…»

Все смещено во времени. И время

Нас разделяет мраморной стеной.

И Вы навечно остаетесь с теми —

Ушедшими, Вы вовсе не со мной.

Вы смотрите в упор. И все же мимо

Скользит Ваш взгляд. Но я при нем как страж:

И взгляд, и Вы мне так необходимы,

Что этого в словах не передашь.

Тепло руки, стихи и ожиданье —

Все словно в восемнадцать лет. Меж тем

Уже явилось горестное знанье,

Которое является не всем.

И мне не быть хозяйкой в Вашем доме,

Насторожен, устойчив дом, как дот.

По Вашим фотографиям в альбоме

Меня другая, словно гид, ведет.

И отделяет Вас, и отдаляет,

И так оберегает от меня,

Как будто временем повелевает,

Не оставляя мне от Вас ни дня.

Сострадание

Страданье или состраданье —

В чем человеческая суть?

Мы разобщенные созданья,

И каждому намечен путь.

Лишь боль едина в мирозданье,

Она меняет нас чуть-чуть…

Христовых мук переизданье —

Как пуля в Пушкинскую грудь.

Но, может, сможем мы опять

И бескорыстно сострадать,

Не унижая безразличьем.

Одна слеза – и, может быть,

Мы равнодушьем не убить

Сумеем с подлинным величьем.

К вопросу о бессмертии

Монах корпел в уединенной келье

Над перечнем минующих минут.

Ночами, словно мать над колыбелью,

Он пестовал свой бесконечный труд.

А светский франт раскованность безделья

Коварным рифмам отдавал на суд,

Не связанный тщеславием и целью,

Слова сплетал он, как венки плетут.

Перебирая, словно четки, даты,

Мы узнаем, что жил монах когда-то,

Что келью заменил ему архив.

А вертопраха ветреное слово,

Как старое вино, волнует снова:

Он современник, он поныне жив!

Королева

Люди, люди… Мы делим сдуру

Бесконечный путь на отрезки.

Четвертуем литературу

С важным видом, по-королевски.

Но судьбой, то гневной, то странной,

Мы нащупываем мерило:

Я сама с королевой Анной

В тесной комнатке говорила.

Всех веков и времен поэты

Составляют ее державу.

Страх презрела она и наветы,

Долгий путь и вечную славу.

Память сердца, как навык детства —

То паденье, то восхожденье…

Не воюет ее королевство,

Но выигрывает сраженья.

Справа бьют, подражают слева…

О, великая сила слова…

Не лежит моя королева

Под крестом своим в Комарово,

А в пространстве четырехмерном

Снова строчки она находит.

К ней опять по ночам, наверно,

Сероглазый король приходит.

«Зачем нам тень Булгакова тревожить…»

Зачем нам тень Булгакова тревожить,

Цветаеву провозглашать святой?..

Их было столько, кто прошел сквозь строй

Доносов и шпицрутенов острожных.

Центральный государственный архив

Разительно похож на колумбарий.

Здесь боги спят. Но каждый бог, как парий,

Почил, оставить имя позабыв.

Они зовут, но мы не слышим их,

Не видим звездных душ протуберанцы…

А Пастернак и Мандельштам – посланцы

Страны теней на празднике живых.

«И полыхнула в полдуши догадка…»

И полыхнула в полдуши догадка,

Вполсилы, вполнакала, в полстроки.

О логика! Холодная печатка,

Пустое повторение руки.

Ты смотришь, но твои глазницы пусты,

Как будто в дом покинутый стучусь.

Поэзия! Высокое искусство,

Бессмертная подделка смертных чувств.

И ты легко переступаешь через

Мир, сданный на хранение стихам,

И не болит искусственная челюсть,

Положенная вечером в стакан.

А я, не став беспомощней и злее,

Вновь безымянно растворюсь в толпе.

Не удивляйся! Я тебя жалею:

Еще страдать в бессмертии тебе.

Там, в вечности, такая ностальгия,

Что отомрет спасительная ложь,

И хоть давно распалась на стихи я,

Ты бронзовые губы разомкнешь.

И позовешь, и назовешь впервые

То имя, что мучительно скрывал,

И, как морщины, трещины кривые

Покроют потрясенный пьедестал.

Но прошлое, как это имя, кратко,

А вечность благодатна для тоски…

Во времени забытая перчатка

Теряет очертания руки.

Триптих

I

Прошедшее горе – не горе.

Уходит, как дым из трубы.

Но сухо и холодно в горле

От речи обычной судьбы.

И если прочувствовать строго —

Елабуга – в центре земли.

Петляла, петляла дорога

До самой пеньковой петли.

Но все одинаковы раны,

И все равноценны слова,

И все забывается равно —

Елабуга или Москва.

Марина, Марина… Мария…

Созвучны в любви имена,

И славы пустой истерия,

И жизни простой тишина.

Сидит вдохновения филин

На черном, сгоревшем суку.

Ах, сколько же горьких извилин

В твоем изболевшем мозгу!

А память спокойна.

Но в полночь,

Лишь стрелки часов совпадут,

На помощь, на помощь, на помощь

Забытые мощи зовут.

И ты встрепенешься в надежде…

Но мертвые очи – в пыли.

Как прежде, как прежде, как прежде,

Елабуга в центре земли.

II

Холм из цветов. А посредине гроб.

И кто-то глаз с покойницы не сводит.

И на ее разгладившийся лоб

Последнее спокойствие нисходит.

А для кого-то горе – не беда,

Пока еще не ягоды – цветочки…

И капает соленая вода

В подставленные вовремя платочки.

Оплачен щедро медный голос труб,

Литавры сердце рвут в привычном ритме.

Ведь похороны – это тоже труд,

Искусство даже, что ни говорите.

На кладбище промерзшая земля,

Ее упорство ломик рвет неловко,

У края ямы, душу веселя,

До времени скучает поллитровка.

И будешь ты стоять совсем один

На комьях земляного пьедестала…

Покойница узор своих морщин

Сопернице коварно завещала.

Одна ушла. Другой не подойти.

Ты платишь запоздалые долги им.

…За нас в начале и в конце пути