Память [Новеллы] - [6]

Цветы, цветы, цветы… Мы проходим вдоль свежих красочных газонов.

У выхода с кладбища нас окружают школьники. Одной девочке я дарю цветную открытку.

— Это Валентина Терешкова.

— Терешкова! — восхищается девочка, широко открыв глаза.

— Ого! — удивляются мои спутники. — У тебя глаза, как у Валентины!

Девочка смотрит на открытку, потом на нас. Она не знает, что сказать. Такое сравнение, да еще при подругах!

Школьники провожают нас до машины. И снова звучат знакомые, чудесные слова:

— Среджан пут, друже!

Первый полет

Огромное дерево протянуло свои ветви над ущельем. Дерево было старым, крепким, гордым.

К нему нас и вела переводчица Миланка.

— Бои были короткими, — повернувшись, сказала она. — Фашисты не могли продержаться и одного дня.

Сверху был виден серпантин горной дороги. Мы уже поднялись за тысячеметровую отметку.

— Оккупанты мстили черногорцам там, внизу. Сжигали целые деревни, города…

Мы думали, что Миланка хочет нам показать с этой площадки, на которой возвышалось одинокое дерево, удивительную красоту Черногории.

А она показала дерево и дощечку на нем. Надпись до предела лаконична: «Миша». И дата гибели советского солдата: «5 апреля 1943 года».

Рядом с деревом холм, могила солдата.

— О нем много рассказывают. Бежал из плена, учил черногорцев воевать. Во всех деревнях о нем знают, — говорила Миланка.

К дощечке была прикреплена полевая звездочка. Та самая, какую солдаты носили на шапках и пилотках. Вероятно, эту звездочку советский воин хранил и в самое трудное время.

Тихо в горах, спокойно.

Неожиданно мы заметили почти у самого обрыва двух мальчишек. Они были так заняты своим делом, что не обратили на нас внимания.

Та торжественность, с которой ребята готовились запустить обыкновенный планер, говорила о многом. Так можно запускать только космические корабли. Отрывистые, четкие команды…

И наконец планер поплыл над ущельем.

Зачарованные мальчишки смотрели вслед ему, не двигаясь…

Старый мост

По стенам Калемегданской крепости ползут гибкие зеленые стебли. Из-за камней топорщится трава. Без них камни выглядели бы совсем мрачно.

Собственно, как они должны выглядеть? История у крепости довольно невеселая.

— Единственные уцелевшие остатки старого города… — говорит переводчица. — Но об этом можно узнать скорее изучая историю, чем исследуя стены. Каждый завоеватель, как правило, разрушал здесь все, что находил… Затем он строил другие укрепления, которые разрушались новым завоевателем.

Милая девушка легким движением отбрасывает густые длинные волосы. Не в первый раз ей приходится повторять слова о крепости, о врагах, вычитанные из путеводителя. Эти сухие слова, чувствуется, не нравятся девушке, и, покончив с ними, она восклицает:

— Смотрите, как красиво!

С крепостной стены открывается вид на новый Белград, на спокойные, сверкающие ленты Савы и Дуная. Здесь реки сливаются.

Прямо перед нами двадцатичетырехэтажное здание, легкое, праздничное, с сотнями сверкающих окон. Нижние этажи скрыты от глаз и потому кажется, что здание устремилось в полет. Только на миг задержалось: пусть восхитятся люди.

Облокотившись на древние камни, люди продолжают любоваться белым городом. Именно с этого холма, с этой крепостной стены, забывая на время об истории.

Но можно ли о ней забыть совсем?

Над Савой и Дунаем несколько мостов. Когда гитлеровцы бежали из города, они взорвали их. Сейчас построены новые.

— Кроме Земунского… — коротко сообщает девушка. — Им не удалось его взорвать.

Земунский мост один из красивых и больших.

— Не удалось…

Мы молчим, ждем продолжения рассказа.

— На мост ворвались советские солдаты и спасли его.

О мосте она говорит, как о живом человеке.

— В Белграде знают фамилии майора Бычкова и старшего лейтенанта Соколова. Они привели солдат, спасли мост.

Кто-то интересуется дальнейшей судьбой советских офицеров. Девушка растерянно смотрит на нас. Она, вероятно, не задумывалась над этим вопросом.

— Живы… — наконец говорит она.

Утром мы проезжали через Земунский мост. Точнее, с трудом двигались в огромном потоке машин.

Наверное, девушка тоже вспомнила эту картину и твердо повторила:

— Конечно, живы…

Рождение картины

Краски легкие, светлые. Это утро. В дрожащей дымке проступают очертания большого города.

И еще на картине напряженное лицо. Человек с нетерпением ждет, когда проснется Париж. Пока раннее утро. Рассвет задерживался на крышах. Такие зыбкие краски напоминают картины Моне, Писарро, Ренуара…

Картина еще не закончена, а на нее обращают внимание, около нее задерживаются. Тесно здесь, на знаменитом «пятачке» Монмартра. Мольберт к мольберту. Художникам не мешает поток туристов. Он даже необходим. Не сейчас, так позже, не сегодня, так завтра кто-нибудь из приезжих купит очередную картину, где в уголке будет подпись, дата и, конечно, место продажи. В основном покупают именно из-за этого.

— Трудно, что ли, подписаться, — пожимает плечами художник и сознается: — многие неразборчиво подписывают.

— Почему?

— Вдруг станешь знаменитым. Стыдно будет потом.

— Но у вас интересная картина.

— Эта… Это другая, — задумчиво говорит он и смотрит на крыши, покрытые дымкой рассвета. — Я приехал из Голландии. Отец мой мечтал побывать в Париже.