Память (Книга вторая) - [28]

Невозможно в этот миг отвести от него взгляда и думать о чем-либо другом!

Жизнь хороша, когда мы в мире

Необходимое звено,

Со всем живущим заодно;

Когда не лишний я на пире;

Когда, идя с народом в храм,

Я с ним молюсь одним богам…

Он любил многие стихотворения великого поэта-философа Федора Тютчева, чаще других читал его «5Пеп11— ит», реже-и уже под старость-другого любимого русского поэта, то, что друзья и близкие слышали сейчас:

Наш век прошел. Пора нам, братья!

Иные люди в мир пришли,

Иные чувства и понятья

Они с собою принесли…

Быть может, веруя упорно

В преданья юности своей,

Мы леденим, как вихрь тлетворный,

Жизнь обновленную людей?

Быть может… истина не с нами!

Наш ум уже ее неймет

И ослабевшими очами

Глядит назад, а не вперед,

И света истины не видит,

И вопиет: «Спасенья нет!»

И может быть, иной приидет

И скажет людям: «Вот где сеет!..»

Дмитрий Иванович знал всю эту, полузабытую нами, лирическую драму Аполлона Майкова, а в памяти близких долгие годы хранились его неповторимые интонации, жесты и взоры, когда он в последний раз читал монолог Сенеки…

Нет, Пелагея Менделеева, дочь декабриста Николая Мозгалевского, крестница декабриста Николая Крюкова и воспитанница декабриста Николая Басаргина, не слышала тогда Дмитрия Ивановича — судьба-злодейка разлучила ее с этой семьей намного раньше…

Через год после свадьбы родилась у Полиньки дочь Ольга, потом сын Сергей, за ним Дуняша, названная в честь бабушки, и это было последнее счастье молодой семьи. Благословенье Степана Знаменского оказалось бессильным: Полинька внезапно, двадцатидвухлетней, умерла, за пей Дуняша. Сережа пережил их всего на три года. У Павла Ивановича осталась еще Ольга, на которой сошлись все его надежды, однако словно какой-то злой рок преследовал семью. Ольга рано вышла замуж и вскоре умерла вместе с новорожденным Сергеем, на котором и прервался род Менделеевых — Мозгалевских.

Время от времени раскрываю свою папку со старыми и новыми документами, связывающими нас с декабристами, старыми и новыми фотографиями, с подлинниками и фотокопиями писем и рукописей, восстанавливающими, оживляющими память. Вот только что присланный снимок каменной плиты, хранящейся ныне в запасниках Омского краеведческого музея. Можно разобрать надпись: «Пелагiя Нiколаевна Менделеева, урожд. Мозгалевская. 1840— 1862».

В книге Владимира Лидина «Мои друзья-книги» рассказывается любопытная история приобретения им «Записок» Николая Басаргина. На книжке этой автограф:

«И. П. Менделеев». Предполагаю, что она принадлежала некогда сыну Павла Менделеева от второго брака…

Авдотья Ларионовна пережила в своей дали пять смертей, но если бы только их! При разных обстоятельствах трагически погибли двое старших сыновей-кормильцев, Павел и Валентин. Младший, Виктор, дослужившийся до генерал-майора, исчез из ее жизни навсегда, и я уже долго ищу его внуков-правнуков за границей — они не знают, что являются потомками декабриста… А вдове декабриста судьба уготовила еще такие тяжкке испытания, что люди, знавшие ее долготерпение и мужество, удивлялись, как она перенесла все, не сломилась: об этом далеком-близком я уже написал, только тему пора бы сменить другой, но перед нею-на несколько минут в наши дни, неразрывно сцепляющие будущее с прошлым…

Какой прекрасной кажется мне жизнь, когда я встречаю в ней беспокойных, неравнодушных, увлеченных, ищущих, щедрых душою людей! Чем бы они ни занимались, где б ни жили, к какому из поколений ни принадлежали, такие готовы жертвовать ради доброй цели здоровьем и благополучием, умеют видеть интересное и полезное там, где для иных все обыденно или даже пет ничего…

По следам декабриста Николая Осиповича Мозгалевского и его потомков я шел уже не первый год. Не раз встречался с М. М. Богдановой и получил от нее множество писем, выпытывал московскую и сибирскую роднн" моей жены Елены, рылся в государственных и частных архивах, публикациях. Пришел к выводу — ни один декабрист не дал столь разветвленного древа жизни, какое дал Николай Мозгалевскнй, хотя Николай «Палыч» Романов хотел некогда уничтожить первый росток этого обыкновенного славного русского рода, и с Авдотьей Ларионовной оставался единственный сын-Александр… И, как мне сейчас стало совершенно очевидно, не мог в своем поиске не встретить одного замечательного земляка из СевероЕнисейска. От Енисея до этого поселения довольно далеко, от железной дороги еще дальше, а из Москвы он видится в такой несусветной таежной дали и этаким махоньким кружочком на большой карте, что его будто могло и не быть совсем. Однако везде живут люди, да еще какие!..

Солдат-фронтовик Адольф Вахмистров много лет после войны работал в буровой разведке, искал по Сибири самые ценные руды, потом здоровье сдало, он вышел на инвалидность, но осталась у него от кочевой профессии непоседливость, любовь к Енисею и бескрайним просторам родной своей стороны, сохранился внимательный взгляд искателя и привычное трудолюбие, прерываемое лишь острыми головными болями от давней контузии да потерей сознания. И он себя совсем не бережет. Вот отрывки из первого его письма ко мне от 19 января 1976 года: "Давно слежу за Вашей работой, имею и знаю Ваши книги. Полагаю, что приходит время по-настоящему всем понять серьезность предупреждений и всю глубину тревоги за природу… А то, о чем Вы спрашиваете, началось так. Около двадцати лет я собираю материалы о Енисее для книги, которую должен успеть дописать, — о его истории, сегодняшних и завтрашних проблемах. Влез по уши в исторические материалы, летописи, в археологию, геологию и гидрологию. И еще я решил узнать теперешний Енисей, поближе и подостоверней. С палубы комфортабельного парохода это сделать невозможно, и мы с женой каждое лето ходим по нему на дюралевой лодке. Много раз я проплыл его короткими маршрутами и целиком — от Кызыла в Туве до устья в Ледовитом океане. Повидал всего: пороги в Саянах, штормы, почти морские, в низовьях. Так вот, летом 1972 года мы с женой решили пройти на лодке по Бий-Хему (Большому Енисею) за самый верхний на Енисее поселок Тоора-Хем, районный центр Тоджинского района Тувы. Перед нами были почти триста километров по бешеной реке, что, как «Терек в теснине Дарьяла», ревет и пенится, только она раз в двадцать сильнее Терека. Да за поселком еще двести километров до первого непреодолимого водопада.