Память до востребования - [11]

Погиб Белозеров во время прошлогоднего землетрясения в Туркмении. Он вычислил его двумя месяцами раньше, потом выпросил у шефа командировку на строительство канала, совпадающую по срокам с подземными толчками, и укатил спецкором прямо в будущий эпицентр. Думаю, у него и в мыслях не было удивлять кого-нибудь из местных властей своими прогнозами. Кто бы поверил? Но перед самым отъездом, уже на платформе вокзала, он бросил странную фразу. Тогда я пропустил ее мимо ушей и ни о чем расспрашивать не стал. Теперь, конечно, я жалею об этом…

Он сказал:

— Достаточно того, что я туда просто поеду.

Достаточно для чего? Чтобы ослабить землетрясение на несколько баллов? Чтобы спасти несколько человек? А может, сотню? А может быть, весь город, оказавшийся как раз в эпицентре стихии? Увы, это осталось загадкой.

Странно то, что только один Белозеров и оказался жертвой землетрясения, да еще был ранен шофер «газика», в котором они возвращались со стройки в город. В момент семибалльного толчка полукилометровый участок старого горного шоссе сдвинулся с оползнем и накренился. Водитель не успел погасить скорость — видно, не сразу сообразил, что происходит, — и машина покатилась кувырком по склону…

Может статься, и гибель свою Белозеров представлял заранее. Были точно выверены срок и место… Последние два месяца его жизни прошли в виртуозном жонглировании приметами, он выткал тончайшую сеть связей, обозрел целый океан явлений, он, наконец, тщательно подготовил себя к роли камня, круги от которого должны разойтись по всему океану…

Но это уже — только наши домыслы.

ГНИЛОЙ ХУТОР Повесть

Шутка ли, пропал институт!

Без году десятилетие стоял на окраине города крепкий железобетонный корпус, обнесенный столь же крепкой железобетонной оградой — и вдруг в одночасье не стало: ни корпуса, ни ограды… Остался только вахтерский стол и сам дежурный вахтер, в испуге долго озиравший заросли густого бурьяна, что раскинулись на месте только что процветавшей научной организации. Множество комиссий разгадывали тайну исчезновения, но одна за другой терпели фиаско.

Институт был обыкновенный: научно-исследовательский. Название у него было тоже вполне обычное: НИИФЗЕП, — научно-исследовательский институт физиологии земноводных и пресмыкающихся. Почему бы это в самом деле не заняться ученым физиологией пресмыкающихся? Ведь знание — сила… Особенно удивляет, как мог исчезнуть институт в разгар своих успехов: в последний год своего существования он выпустил работ вдвое больше, чем за все предшествующие годы.

Научные сотрудники НИИФЗЕПа — старшие, младшие, лаборанты, завлабы — тоже казались вполне обычными людьми. Они ставили опыты над бессловесными тварями, земноводными и пресмыкающимися, устраивали чаепития и сдавали разные отчеты. В последний год были деятельны, как никогда: защиты диссертаций происходили в институте едва ли не еженедельно.

Место, где стоял НИИФЗЕП, не отличалось аномальной активностью: в небе над ним никогда не исчезали самолеты, смерчей и землетрясений здесь не случалось. Однако факт остается фактом: здание НИИФЗЕПа пропало на глазах у двух сотен сотрудников, оставшихся целыми и невредимыми.

Несколько лет спустя двое очевидцев, знавших истинную подоплеку событий, открылись автору этих строк.

— Наверно, кроме нас, еще кто-нибудь знает правду, — предположила бывшая лаборантка института Марина Ермакова. — Но рассказать… разве поверят?

— Все началось с того, — начал свои «показания» бывший аспирант НИИФЗЕПа Николай Окурошев, — что старший научный сотрудник нашей лаборатории Хоружий, придя утром на работу, обнаружил на своем столе готовый отчет. Он давно уже должен был написать его и сдать, но все тянул…

I

Борис Матвеевич Хоружий, старший научный сотрудник пятидесяти трех лет от роду, был рьяным садоводом. Настраиваясь на трудовой лад, он начинал свой рабочий день с подшивки журнала «Приусадебное хозяйство».

Однажды, придя поутру в институт, он увидел на своем столе, рядом с подшивкой, готовый отчет. Он так растерялся, что сунул в зубы не тот палец и нечаянно отгрыз холеный ноготь на мизинце. Испугавшись, не подсматривают ли за ним, он судорожно обернулся на плотно закрытую дверь и, почувствовав слабость в ногах, боком опустился в кресло.

Несколько минут он просидел в полном недоумении и, наконец опомнившись, нервно и протяжно зевнул.

Кто-то из сослуживцев сыграл с ним странную шутку: втихую подбросил готовый отчет — с умыслом, подло, как в спину плюнул!

Отчет был отпечатан великолепно: на шестнадцати листах прекрасной финской бумаги — ни помарки, ни подмазки, ни подтирки. Стиль отчета был образцов до неправдоподобия.

Борис Матвеевич скосил взгляд на пол и прикрыл отчет папочкой.

Лаборантка Оля так печатать не способна — разве что под гипнозом. Впрочем, если очень попросить… Примерно так потекли мысли Бориса Матвеевича по руслу расследования, и спустя минуту сеть новых лабораторных интриг разрослась в его голове до масштабов просто глобальных.

Главные подозрения пали на Ирму Михайловну Пырееву, маленькую, нервно курящую женщину, которую мужчины института злобно и уважительно называли между собой «противотанковым ружьем». Полмесяца назад Пыреева получила новую японскую аппаратуру, однако сама теперь своему приобретению была не рада: держать заморские чудо-игрушки было негде. Потолок в комнате, которой владела Пыреева, протекал, и сырость угрожала прихотливым приборам, как болото — туберкулезнику. Единственным заповедным местом в лаборатории, годным для обитания дорогого оборудования, была комната Хоружего.