Памфлеты - [7]
И чиновники немедленно принялись за работу. Гитлеровский наместник в Западной Польше Грайзер начал новый этап своей работы такими словами: «Пока на этой земле живёт хоть одна польская женщина или ребёнок, мы не можем считать её пашей. Отныне право на эту землю будут иметь исключительно люди немецкой крови».
На безумный приказ Гитлера откликнулась и его печать. Журнал «Цейтшрифт фюр политик» в июньском номере пытался даже дать теоретическое обоснование для этого очередного акта гитлеровского каннибальства. Вот что можно было там прочесть:
«Уничтожение другой нации не противоречит законам жизни при одном лишь условии, — если это уничтожение является абсолютным».
Теперь понятно, в чём суть дела: массовое убийство, убийство целых народов лишь тогда не будет противоречить законам жизни современных каннибалов, если эти народы будут истреблены до последней женщины, до последнего ребёнка. Теперь даже наиболее наивные люди будут знать, как нужно понимать массовые расстрелы поляков, чехов, югославов, французов, как нужно понимать уничтожение гитлеровцами жителей сёл и городов в оккупированных районах пашей страны…
Когда настанет долгожданный час разгрома немецко-фашистской армии, обречённые Гитлером на истребление народы вспомнят фашистские «законы жизни» и сделают с авторами этих законов и с их исполнителями то, чего они давно уже заслужили. Тогда построенные гитлеровцами для порабощённых народов виселицы сыграют свою историческую роль. Очутившись на них, фашистские готтентоты познают иной закон — закон беспощадной расплаты.
1943
Перевела И.Новосельцева
ЛИКВИДАЦИЯ
Разглядываем фотокарточку: гладко выбритая физиономия типичного бандита. На голове у него шапка-мазепка — единственная уступка гитлеровцев галицийским желтоблакитникам. На шапке — круглая кокарда полицейского, напоминающая пломбу, которой в панской Польше клеймили уши назначенных на экспорт свиней. Туловище затянуто ремешками, обвешано какими-то жестяными побрякушками, на груди большой бинокль, на одном боку вместительная полевая сумка, на другом — огромных размеров револьвер. Можно подумать, что перед нами герой из мексиканской оперетты, если бы не глаза, точнее говоря, не глаза, а две узенькие щёлки, через которые глядит на вас двуногий зверь.
Кто такой Федь Коваль? Кулак из села Лопушная, но из тех кулаков, которые предпочитают не сеять, не пахать, а собирать. Долго ждал Коваль своего часа. Он пробил, когда в Бибрке появились немцы. Федь один из первых записался в полицию. Это был единственный возможный для него путь к карьере и… наживе.
Начались «действия».
Федь Коваль не рыл ям для трупов. Это делали сами обречённые. Он только следил за ними: украдкой из-под опущенных ресниц следил за движениями тех, кто раздевался. Когда на руке девушки блеснёт, бывало, золотое кольцо, Федь незаметно подходил к ней и движенцем опытного вора снимал кольцо с пальца. Серьги вырывал с мясом: церемониться некогда за спиной Федя стояли в очереди сотни людей, дожидаясь его пули.
Стрелял Федь отлично. Немецкий комендант Бибрки не мог им нахвалиться: не бывало случая, чтобы Федь промахнулся. Когда по приказу гестаповцев человек бежал изо всех сил на «доску смерти», Федь попадал ему в затылок на расстоянии двадцати и даже тридцати шагов. Больше всего возни было с маленькими детьми. Они ни за что не хотели приближаться к страшной яме, в которой шевелились в предсмертных судорогах сотни залитых кровью тел. Федь то угрожал, то показывал им конфеты. Когда это не помогало, он хватал ребёнка за ножки и подбрасывал его высоко вверх. Маленькое тельце, перевернувшись несколько раз в воздухе, падало в яму.
Спустя некоторое время Федь завёл себе невесту. В воскресенье он брал её под ручку и, весело поскрипывая сапогами собственного производства (всесторонний Федь владел и этим ремеслом), медленным шагом провожал её через город в лесок. Федь не знал тогда, что скоро придёт время и лес перестанет быть для него местом развлечения.
Приближался фронт. Федь понимал, что блаженству наступает конец и придётся сматывать удочки. Когда комендант города сидел уже на чемоданах, Федя вызвали в гестапо. Разговор был коротким. На следующий день Федь Коваль исчез.
Он напомнил о себе людям только после прихода Красной Армии. Но это был уже не Федь Коваль, а «Мороз». Точнее говоря, Мороз — комендант «куреня», так называемой УПА, и, но его словам, воевал он уже не за Гитлера, а за «соборную».
Воевал этот украинско-немецкий националист методами, проверенными им в украинско-немецкой полиции. Он подходил к крестьянской хате и стучал в окно. Когда ему открывали, он рубил топором хозяев и их детей. Если же никто не выходил, Федь поджигал хату и не возвращался в лес до тех пор, пока не утихали крики заживо сгорающих людей.
По ночам, в условленное время, «юнкерсы» сбрасывали шайке Федя вооружение и боеприпасы. Как-то спустили ему даже парашютиста-офицера. Федь не был доволен, он не любил делиться властью, но, что ж, служба есть служба. И «Мороз» подчинялся. Немец разрабатывал планы набегов, Федь исполнял их. Немец ругался, Федь перед ним вытягивался. Общие дела в прошлом связали Федя с немцами раз и навсегда.
Ярослав Александрович Галан (1902–1949) — выдающийся украинский писатель и журналист. Всю свою жизнь он посвятил служению партии и народу. Принимал активное участие в деятельности группы западно-украинских революционных писателей «Горно», а в 1936 году в организации антифашистского конгресса деятелей культуры во Львове.В годы Великой Отечественной войны в Саратов была эвакуирована Всеукраинская радиостанция имени Т. Г. Шевченко, которая вела передачи для украинского населения на временно оккупированных Украине и Польше.
В своих произведениях Ярослав Галан бескомпромиссно выступает против враждебной идеологии, реакционной философии фашизма, украинского буржуазного национализма, клерикализма. Егопроизведения призывают к борьбе за мир, за коммунизм, человеческое счастье…
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.