Палка, палка, огуречик... - [29]

Да и в квартире царило непривычное многолюдье — всегда кто-то в ней находился даже в рабочее время, всегда было с кем обсудить любую проблему, любой вопрос, волнующий пытливого ребенка.

Не работала Аля, потому что имела маленького ребенка, не работала тетя Феня, так как являлась инвалидом труда — откуда-то, работая на стройке, свалилась и повредилась головой, о чем имела специальную справку — самый верный аргумент в любом конфликте.

Хотя замечу: никаких припадков у тети Фени я ни разу не наблюдал, тогда как на головную боль она жаловалась постоянно и до сих пор жалуется, а ведь сейчас ей, пожалуй, около девяноста.

Еще почти всегда ошивалась дома Зиничка — вполне взрослая девушка лет семнадцати, учащаяся вечерней школы, время от времени не подолгу где-то работавшая, но более озабоченная веселым устройством личной жизни, на почве чего она дружила со своей сверстницей из соседнего дома Нинкой. Они вместе бегали в гарнизон к воинам Советской Армии, что вообще-то на поселке у нас считалось делом малопочтительным, вместе и забеременели. А дальше пошли существенные различия — Нинкин Васька остался в Арамили и женился честь по чести, а Зинкин ухажер не остался, обманул девушку, козел…

Но Борис, двадцатидвухлетний крепкий парень, работал. И был уже тогда изрядным плотником, печником. Он-то, собственно, и содержал семью, потому что материна пенсия была минимально возможной.

Боря научил меня играть в шахматы, а также изрядно просветил по части интимных отношений человеков. Историй на эту тему, причем с полной деталировкой, он знал несметно. Хотя вряд ли его собственный опыт был существенным. Возможно, собственного опыта вообще не имелась, поскольку женили Борьку лет через пять на какой-то страхолюдине и та потом помыкала им всю жизнь.

В школе я продолжал добиваться заметных успехов. Правда, периодически приносил записанные в дневник замечания, но на учете в милиции мне так никогда и не довелось состоять… Это теперь, я слышал, почти всех ставят — очковтиратели, — а тогда постановка на учет равнялась в глазах общественного мнения заключению в детскую колонию.

Записи в дневнике, но нынешним временам, были совсем нестоящими. «Вертелся на уроке», «Разговаривал во время урока», и никогда не было ничего, типа: «Грубил учителю», «Отсутствовал без уважительной причины». Однако и за это я карался по всей строгости.

Относительной же безопасностью периода адаптации на новом месте я наслаждался совсем не долго — папины коллеги моментально смекнули, что жаловаться на меня отцу хотя и во всех отношениях удобно, однако, как правило, совершенно бесполезно. Отец либо попросту мгновенно забывал дискредитирующую меня информацию, либо относился к ней без должного понимания и очень редко доводил информацию до мамы, то есть до принятия соответствующих мер.

Поняв это, учителя стали вызывать в школу мать. А у меня, как на зло, то одно, то другое. Четверку по поведению схлопотал потому, что в виду школы нагло играл в «чику». Мало того, что продулся вчистую, так еще и попался завучу. Не зря говорится — «беда не ходит одна». Потом меня увлекла ловля птичек, в результате чего я значительно перебрал лимит по тройкам, прихватив еще и двоек, коих мне, по установленному мамой нормативу, вообще не причиталось.

Недешево мне обошлось голубеводство, а уж коллекционирование спичечных этикеток и подавно, потому что на территории нашего поселка можно было найти лишь две-три разновидности предметов коллекционирования, но если подходить к делу всерьез, то обойтись без поездок в кольцовский аэропорт абсолютно невозможно.

А увлечение филуменией у нас в школе было чем-то вроде эпидемической вспышки. Одни переболели быстро, другие сделались хрониками.

В перемены, невзирая ни на какие административные меры, во всех школьных закоулках шумело настоящее торжище. Разумеется, не обходилось без жульничества и банальных экспроприаций. И хотя некоторые учителя где-то слышали, что коллекционирование — дело благородное, а жульничество коллекционера невинно, как детская «неожиданность», однако явный бардак в учебном заведении в корне уничтожил всякие зачатки либерализма.

В Кольцово мы гоняли на великах, но, бывало, хаживали и пешком. И там пропадали по целому дню, встречая самолеты со всех концов необъятной Родины, а самолетов тогда летало много, и концов у Родины было больше. Хотя живого иностранца встретить тогда было невозможно, тем не менее одного, Фиделя Кастро, однажды очень быстро мимо нас провезли в открытом лимузине, нас предварительно увязав в кучу специальной красной веревкой.

Собственно, мы встречали даже не самолеты, хотя попасть на летное поле в те времена не составляло никакого труда, однако даже мне, недавнему таежнику, диковинные алюминиевые птицы сравнительно быстро примелькались.

Мы, прежде истосковавшихся в разлуке родственников и подчиненных, вылавливали из толпы благополучно долетевших особей исключительно мужского пола и быстро-быстро излагали суть дела.

А женщины нас не интересовали. Потому что очень редко пользовались спичками. Но даже если и шла навстречу такая, которая, наплевав на общественное мнение, нагло прилюдно курила, у меня не поворачивался язык столь же непринужденно остановить ее и выпалить в лицо отработанный текст, поменяв в нем одно только слово…