Палка - [2]

…Отмудохали меня, похоже, от всей души. Очнулся я в мусорном контейнере, весь в крови, уже почти вечер. Выпал я из контейнера, распугал собак и поплелся на автовокзал. Еле-еле уговорил, чтобы меня в автобус пустили, пообещал, что садиться не буду. Приехал в часть, прохожу через КПП, а мне говорят: мол, все, Янгиргин, «губа» тебе как пить дать светит, и это в лучшем случае. А так, в худшем, пойдешь на дизель, как дезертир. А сами даже посадить не удосужились, носы воротят, воняешь, говорят. Хотел я возмутиться, но тут прибегает мой комроты, майор Коноплев.

— Ты где, мать твою, шатался?

— Товарищ майор, — отвечаю, — моя увольнительная только через полчаса заканчивается, я не понимаю…

— Вчера! — орет он. — Вчера у тебя увольнительная закончилась! Где ты был?

Я немного сбивчиво, но все-таки объяснил, что со мной произошло, а сам думаю: едрить твою в кочерыжки, как же так?! Все так здорово было, а теперь на «губу»?

Коноплев выслушал меня, потемнел лицом, бросился звонить в Хибаровскую военную комендатуру. Я остался на КПП ждать. А у них там музыка орет, аж зубы ноют. Местное «Радио „Модерн“», видимо. Я долго терпел, где-то полчаса, но потом не выдержал и сказал:

— Радио можно выключить? А то голова раскалывается…

А они на меня как на идиота смотрят.

— Ты, — говорят, — чего, пьяный, что ли? Где ты радио тут слышишь?

У нас его еще вчера забрали.

— Ни фига подобного, — отвечаю, — я все прекрасно слышу. «Модерн», последние известия, у микрофона — Елена Тараторкина.

Но наша дискуссия была прервана Коноплевым. Он вошел, поморщился и сказал:

— Пошли к комполка.

Повел он меня к командиру полка. Входим в его кабинет. Командир мне сразу:

— Почему в головном уборе?

Я хочу снять берет, берусь за него, но от невероятной, прямо-таки нечеловеческой боли падаю на пол. И, поверьте на слово, в этот момент, когда я падал на вылизанный паркет в кабинете комполка, в голове моей громко-громко раздается: «Вечерний звон, бом-бом». Вот, думаю, и пришел мне вечерний звон. Причем полный.

И тут другая музыка откуда ни возьмись, и рев зверский, сквозь который можно разобрать: «День прошел, а ты еще жив, день прошел, а ты еще жив!» И я, видимо, так разительно в лице переменился, что майор мой сразу подскочил ко мне… и сам чуть не упал. Тычет в мою голову пальцем и спрашивает:

— Что там у тебя?

Я потрогал. На темени как бы две шишечки, шершавые, на бородавки похожие. Только металлические. Да и ясен хрен — откуда на берете бородавки?

Стал я его снимать, а он не снимается. Как приколоченный. Рванул я этот берет изо всех сил — и вырубился.

Потом хирург мне говорил, что молиться я должен на моего майора. Молиться, конечно, не буду, но благодарен по гроб жизни — да. За то, что не дал еще в части сделать то, чего не сделали в госпитале, чего до сих пор никто не может сделать.

В общем, случилось так, что комендантский патруль таковым не являлся, и мой случай — не единственный. «Деды» какие-то забавлялись: изображая комендантский патруль, грабили солдат с малым сроком службы. Некоторых убивали. Как, например, меня. Один из них ударил меня молотком. А потом они приколотили мне берет к голове гвоздями на сто. Двумя штуками. По одному на левое и правое полушарие. Но личности их до сих пор не были установлены. Чем с ними дело закончилось — это отдельная история. Потом, если будет время, расскажу.

Меня же в бессознательном состоянии отправили в госпиталь, в Хибаровск. Первым делом мне в приемном покое отстригли с головы берет и обрили все волосы. С той поры хожу с гладко выбритой головой и ношу хлопчатобумажную кепочку, не снимая, дабы не смущать людей двумя гвоздями, торчащими из моего черепа (ну не торчащими, а слегка выступающими на один-два миллиметра). А когда я наконец очнулся, мне сообщили, что меня комиссуют по инвалидности.

— А я не инвалид, — говорю, — я себя прекрасно чувствую.

— Так у тебя же два гвоздя в башке, — говорит доктор.

Доктор, скажу я вам, был дядька еще тот. Не старый еще, но уже совсем седой, на Айболита похожий. У него даже поговорка была: «Ай, блин!»

— И что теперь? — спросил я.

— Как что? Положим тебя в психиатрию, — ответил доктор и посмотрел на наручные часы. — Ай, блин! Линейка скоро!

— Э, погодите, — запротестовал я. — Меня что, психом считают? Мне что — с придурками придется?..

— Чудак человек, — улыбнулся доктор. — Да там один дурак на сто нормальных. Косят все.

Успокоил! А вдруг меня как раз с одним таким психом в палате оставят?

— А почему не в хирургию? — не сдавался я.

— Ну подумай сам. — Доктор уселся на мою койку, в ногах. — У тебя в башке два инородных тела, так? Плюс еще два сильных удара молотком. Верно? А кто даст гарантию, что это на твоей психике не сказалось или не скажется? Поживешь пару месяцев там. А мы здесь тебя как следует изучим, может, и придумаем, как из тебя эти электроды достать.

И поселили меня в психиатрии. Точнее — в одиннадцатом закрытом отделении. Чтобы враг не догадался, где психи лежат. Правда, вместо двух месяцев парился я в этом заведении полгода, и все по одной простой причине — врачи никак не могли решиться на операцию. Раз десять мне делали рентген головы в разнообразных ракурсах (я думаю, фотографы такой фантазией не обладают, как наши врачи). Первый месяц меня обследовали каждый день. С ног до головы (голову особенно), потом реже, и последний месяц я ждал оформления документов на демобилизацию, ибо в конце концов вытащить из моей головы гвозди никто не рискнул. Мол, хрен знает, неудачно шевельнем — и пропал парень, мама-папа плакать будут. Нет, брат, живи лучше так. Только лысину время от времени уксусом протирай, чтобы шляпки ржа не ела.