За такие невинные шалости, как пугание санитарок, обычно не наказывали некому было. Репрессивным органом были врачи, работающие с десяти утра до семи вечера, а наказывать все отделение (ибо виновников переполоха вычислять не успевали — прятки прекращались) невозможно — лекарств не напасешься. Наказывали за громкий смех, за бузу, за курение. Студента, меня и Малька, а вслед за нами и Хряка репрессировали за мое радио.
Однажды, когда я долеживал в психушке второй месяц (а было это в первых числах июля), радио у меня в башке играло целый день. И во время тихого часа я открыл рот, чтобы ребята тоже послушали, что в стране делается. Разумеется, на звуки музыки прискакала Татьяна — самая злобная из санитарок. Она была очень красивой, ей было за тридцать, и лично я чувствовал в ней нечто шаманское. Хряк всегда смотрел на Татьяну с какой-то тоской и любовью, и мы поначалу думали, что он влюбился, но оказалось все гораздо проще: Хряк сказал Кузе, что Татьяна очень похожа на его мать, которая умерла. Кстати, именно к Хряку Татьяна относилась мягче всего и даже позволяла читать после отбоя. Так вот прискакала Татьяна и сразу в крик:
— Откуда у вас радио?
— Какое радио? — говорю.
— Сейчас здесь играло радио!
— Откуда здесь радио, Татьяна Сергеевна? — с жаром вступился за меня Студент.
— Действительно, откуда? Кто нам мог дать приемник, если у нас в Хибаровске даже знакомых нет?!
Татьяна видит, что не права, поворачивается и собирается уходить. И тут я — не знаю, откуда на меня такое озорство напало, — снова рот открыл. Как грянет музыка! Татьяна аж вздрогнула. Развернулась, а я рот на замок.
— Вот, сейчас! — ликует она.
— Что сейчас? — спрашиваю.
— Из Бизе, ария Хосе, — говорит Татьяна. — По радио передавали.
— Откуда вы можете это знать? — подхватывает игру Малек.
— Здесь сейчас радио играло, — побледнела Татьяна. Ярость уже захватила ее, руки тряслись.
— Никакого радио у нас нет, — сказал Студент. — Вам показалось.
— Как показалось? Я слуховыми галлюцинациями не страдаю, — повернулась она к Студенту.
Я вновь открыл и закрыл рот.
Татьяна в бешенстве оглянулась, но ничего, разумеется, не увидела. И тут черт дернул меня хихикнуть. Мой смешок подхватил Студент. Потом не выдержал Малек.
А Малек при всем своем маленьком росте хохотал весьма громко и, главное, заразительно. И вот мы уже ржем как кони. К нам влетают медбрат Женя и санитарка Клава-баптистка. Вот нас уже поровну: больных и медперсонала, а к медперсоналу на помощь уже поспешает Елена Александровна Ткачук, наш лечащий врач, и теперь численно и морально перевес на стороне противника. А смех не стихает. Ткачук с элегантностью генерала кавалерии прогарцевала вокруг наших коек.
— В чем смех? — поинтересовалась она у Татьяны.
— Они тут радио включили, — начала излагать свою версию Татьяна, и, когда закончила свой длинный и путаный рассказ, Ткачук все уже для себя решила.
— Всем литическую смесь. Потом переведете в шестую. — И вышла из палаты.
В коридоре, на свое горе, не спал и читал Лескова Хряк.
— Почему не спишь?
— А я обязан? — спокойно спросил Хряк. — Смеяться нельзя, читать нельзя. Что тогда можно?!
— Можно и ему литическую, — распорядилась Ткачук. — И вслед за этими.
— Есть, товарищ два майора, — вытянулся во фрунт Хряк. — Рад стараться!
Ткачук даже не изменилась в лице:
— Ну что же, придется повторить курс лечения.
И ушла.
Литическая смесь в психиатрии — это аминазин, сульфазин и магнезия в одном флаконе. Целый день лежишь, ни рукой, ни ногой не пошевелить. В таких случаях ваша порция в пищеблоке достается товарищам, а вам достается отходняк. Ходишь потом как пьяный.
Но зато мы оказались в шестой палате. А получать удовольствие там умели буквально из ничего. Особенно те, что на гражданке баловались водочкой. Умельцем, который изготавливал спирт, был Ильдус.
Сначала ставилась брага. Емкостью для нее была грелка, которую выпросил у медсестры тети Тамары Бобка, якобы для того, чтобы живот греть. На самом деле в грелку закладывались сахар, варенье, которое приносили кому-нибудь из ребят, белый хлеб. Грелку укладывали за батарею, которая грела, как термоядерная. Через неделю брага была сказочная, если верить пьющим, но Ильдус на достигнутом не останавливался, он решил гнать спирт. Как он умудрился смонтировать перегонный куб — не знаю, ибо не обитал еще в шестой палате, но я присутствовал на пьянке, что состоялась на следующий день после нашего со Студентом, Мальком и Хряком прибытия в шестую. Пили все, кроме меня и Кузи. У Кузи была больная печень (следствие гепатита), а я не пил из принципа. Нас, ненцев, всегда старались споить. И чукчей, и хантов, и эвенков. И практически споили. Поэтому я не пью.
В этот день, кстати, впервые я заметил эту странность в Хряке. Ну не будем забегать вперед.
Ильдус гнал спирт три месяца, и в результате к моменту нашего прибытия в шестой набралось самогона около одного литра.
Четвертого июля шестая дружно решила отметить день рождения Студента, все это время снабжавшего палату сахаром. А заодно обмыть пополнение. Справедливости ради следует отметить, что полностью весь самогон выпить они не успели — помешал Хряк. Точнее, он все завершил.
