Палец на спуске - [23]

Однако Якубу вдруг показалось, что это постоянство, эта регулярно повторяющаяся одинаковость смеется над ним. День клонился к закату. Местность вокруг Якуба выглядела мертвой, как поверхность Луны. Мысли о том, что дело рушится, в то время как человек, создававший его, еще живет, его уже не волновали. Эти мысли — частица постоянного кругооборота, и от них никуда не уйдешь. Однако сейчас кругооборот остановился. Незаметно и сам по себе. Остановился, очевидно, в тот момент, когда Якуб забыл подвинуть свой мундштук по солнцу. Он остановился, и старые бабки начинают говорить, что близок конец света.

Поскольку человек вступает в жизнь, не имея обдуманного плана, и бежит в том направлении, откуда его притягивает магнит, называемый целью, он не может даже на закате дней своих подвести черту своей деятельности. Собственно, сделать это он может, но зачем? Зачем нужны такие подсчеты, которым он научился, когда увидел, что пришло время подведения итогов? Ведь до сих пор же он жил? А что, собственно, такое этот магнит? Может, это обычное стремление к жизни? А какая же тогда разница между человеком и скотиной?

Ах, Якуб! Ты не философ, ты никогда им не был. Месяц на небе не выкрасишь, а ручей течет только потому, что почва имеет наклон. Нет никакого смысла искать здесь истину!

В 1950 году, когда Якуб находился на длительной партийной учебе, он услышал, что человечество развивается по спирали и, только пройдя большой круг, попадает на то же место, только немножечко повыше. Якуб тогда разочаровался:

— Что же это за чертовщина такая? Почему вы тогда ничего не предпринимаете, если знаете об этом… если это правда?

Все сидящие в зале рассмеялись, а лектор серьезно спросил:

— А что предложили бы сделать вы, товарищ Пешек?

— Я?

Минуту стояла тишина, потом лектор произнес:

— Дело в том, товарищ Пешек, что это сказал Карл Маркс.

Якуб сел. Он не стал говорить, что он бы, например, взял эту спираль за концы и растянул бы ее, чтобы она стала прямой, как натянутая проволока, и тогда все пошло бы быстрее.

Нет, Якуб, ты не философ. Но не кажется ли тебе, что эта спираль вдруг оборвалась? Натягивал ты ее, натягивал, Якуб, и вдруг — бац! В руках у тебя уже нет ни спирали, ни проволоки. Руки твои стали свободными!

Может, кажется тебе бессмыслицей и то, что ты идешь сейчас за форелью, чтобы встретить Вацлава, а главное — его жену Милену?..

Ах, Якуб! И кто тебя научил брать на себя все грехи людские? Ты уже не в том возрасте, когда стоило тебе встать и пойти туда, где трудно, на место испытания, как грехи мира сразу начинали бледнеть.

Якуб оперся о камень, омываемый ручьем, устремляющимся в долину, о тот самый камень, который служил ему опорой при первом выстреле в свободной Чехословакии. Он оперся о камень и стоял, пытаясь понять, почему ему сегодня хуже, чем когда-либо в прошлом.

Вероятно, только некоторые журналисты да патетически настроенные учителя верят в заманчивую сказку о том, что есть люди, которые идут за свои убеждения на смерть без всяких колебаний. Только они нам упорно преподносят в качестве примера то, что не существует: человека, которому все ясно и который поэтому на своем пути всегда добивается успеха. Такой тип человека мог возникнуть только в их слабых душах, потому что к такому человеку можно быстро привыкнуть, с ним легко жить, с ним и сам чувствуешь, что становишься сильнее.

Как хорошо знает Якуб моменты слабости! Он испытал ее в первые дни в лагере, а потом были еще многие другие такие дни, которые большей частью приходили неожиданно, как куриный мор… В такую минуту, когда не найти соломинки, за которую бы можно было ухватиться, хотя нет воды, в которой человек может утонуть, когда нет ничего, кроме пустоты и страха за жизнь, люди молчали и собраний по этому поводу не проводили. Письма, полные воли и решительности, пишутся только для преодоления своей слабости. Такие моменты, как правило, утаиваются. Но они существуют. Их больше, чем это можно себе представить. И как раз они дают необъяснимую силу той решительности, которая появляется у человека, словно развернувшийся цветок над замерзшей землей. Потому что неуверенность и страх — это как волк, гриф и гиена: они все сжирают и уничтожают. Но потом все же может пробиться новая жизнь, если она еще есть. Если она еще есть!

Да, минуты слабости и нерешительности хорошо известны Якубу!

Пятидесятые годы! Свирепствовала холодная война, и строгость смела улыбку с лица всей страны. Но был ли другой, лучший путь? Совершались, конечно, и ошибки. Партия вела себя, как мать, которая в страхе за своих детей слишком туго заматывает свивальник. Но укажите нам другой, лучший путь! Укажите нам его, но только такой, чтобы на другом конце его не было миллионов мертвых!

Тогда сомнения компенсировались действием. Партия выступает всегда в нужный момент, и нет никакой надобности уяснять, что мир — это спираль. Чем больше была мука от неуверенности, тем сильнее потом разгоралась жизнь.

Но сегодня?

Тогда везде была партия. А сегодня? Есть еще партия? Неужели Якубу суждено дожить до полного одиночества?

Говорят, что жизнь многолика и переменчива. Однако ничтожество и смерть так же многолики и переменчивы. Якуб, возможно ли такое, что ты впервые в жизни оказался один? Может, это оттого, что ты стал старым? Смерть как будто начинала посматривать на него.