Палачи и жертвы - [33]

Во время этого телефонного разговора рядом с Руденко стоял Н. М. Поляков, тогда секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, у которого я и узнал подробности. Н. М. Поляков объяснил звонок Руденко желанием покрасоваться близостью к Никите Сергеевичу, а мне данный факт подсказал нечто иное — приговор по делу Абакумова был предопределен задолго до оглашения. Не берусь утверждать, принималось ли по Абакумову специальное решение Президиума ЦК КПСС, как в случае с Вознесенским, Кузнецовым и другими, но четкое указание Хрущева было, в этом нет ни малейших сомнений.

Почему Хрущев так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался?

Определенно ответить на эти вопросы крайне сложно, — находясь у власти, Хрущев позаботился о том, чтобы изобличавшие его документы были уничтожены. Но живы еще старожилы Лубянки, работавшие под руководством С. Ф. Реденса в Московском управлении НКВД. Они рассказали мне, что в 1937 году Хрущев ежедневно звонил и спрашивал, как идут аресты. «Москва — столица, — по–отечески напоминал Никита Сергеевич, — ей негоже отставать от Калуги или от Рязани…» Живы и те, кому поручалось уничтожение порочивших его документов. Захотят они рассказать правду или нет — это другой вопрос.

Известно, что незадолго до смерти Маленков обращался к Андропову в КГБ СССР и приводил доказательства преступных действий Хрущева в годы сталинизма.

Словом, противозаконные действия Хрущева — тропа не торная, она ждет своего исследователя.

ВИНА И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

Может ли военнослужащий считаться изменником Родины, если он неукоснительно выполнял приказы главы правительства? По–видимому, нет — всякое законное правительство формально выражает интересы государства. Далее, можно ли его, этого военнослужащего, признать вредителем и террористом, если глава государства, чьи приказы выполнялись подсудимым, не признан таковым? Тоже нет, это азбучная истина. И, наконец, может ли подсудимый, в данном случае Абакумов, быть осужденным за участие в контрреволюционной организации или группе, которой не было в помине?

Мне могут возразить — ведь Абакумов осужден не один, с ним вместе приговорили к расстрелу и к иным тяжким наказаниям нескольких его подчиненных, действовавших совместно и, значит, представлявших собой группу. С этим нельзя согласиться, ибо не всякое сообщество людей, вместе совершивших какое–либо противоправное действие, имеет обязательные признаки группы. Для этого должен быть доказан предварительный сговор, чего в деле Абакумова и других не было. А если учесть, что их действия инспирировались Сталиным и что предварительный сговор с диктатором принципиально невозможен — он отдает приказы, а подданные их выполняют без пререканий, — то вообще не о чем говорить.

Хотя нет, один аргумент в пользу существования организации все же остается — и сам Сталин, и все осужденные по делу Абакумова были членами мощной группы единомышленников, тогда называвшейся Всесоюзной коммунистической партией большевиков. Но, насколько я знаю, никто еще не ставил вопроса о признании ВКП(б) контрреволюционной организацией и, надеюсь, не поставит.

Таким образом, у меня сложилось четкое мнение, что приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Абакумова и других был неправосудным.

Ни минуты не сомневаюсь, кто–то из читателей наверняка воскликнет: «Поня–ятно! Автор последовательно готовил именно этот вывод, потому что его симпатии на стороне Абакумова!»

Скажу откровенно, из людей, чьи судьбы отражены на этих страницах, я целиком и полностью симпатизирую только вйце–адмиралу Леониду Георгиевичу Гончарову. Мои симпатии принадлежат также женам, детям и родителям всех осужденных безотносительно к тому, были ли они, сами осужденные, виноватыми. Важно то, что уголовное либо административное преследование по признаку родства немыслимо ни в одном цивилизованном государстве.

Что же касается Абакумова, то мое отношение к нему противоречивое, двойственное: какая–то мера искренней симпатии соседствует и, признаюсь, не слишком мирно уживается с активным неприятием. Каким бы человек по фамилии Абакумов ни был, пытки и мучения, выпавшие на его долю, не могут не вызвать сочувствия и сопереживания у каждого, кто еще не очерствел окончательно. Нелепо осуждать сталинских узников, не выдержавших моральных и физических мук, — и мужество, и способность переносить боль и гнет унижений имеют свои пределы. Но если кто–то, как Абакумов, выстоял и не согнулся там, где другие, быть может куда более достойные, ломались и соглашались на все, вплоть до участия в судебных фарсах, то отказывать стойким людям в уважении, по–моему, аморально — есть случаи, когда даже смертельный враг заслуживает уважения.

Давно замечено, что между львом и шакалом, между волком и хорьком есть ощутимая эстетическая разница — крупные, сильные, уверенные в себе и смелые носители зла всегда привлекательнее. И если Абакумова поставить рядом с такими же его современниками из окружения Сталина, как Маленков, Берия, Хрущев и Каганович, то сравнение будет в пользу Абакумова. Он не был политиком в полном смысле этого слова и привлекает цельностью, прямотой, тогда как они со всеми их гангстерскими повадками, фарисейством, тягой к интригам, к подсиживанию оставляют чрезвычайно гадкое впечатление.