Палачи и жертвы - [29]

9 марта 1954 года — следственное дело прекратили за отсутствием в ее действиях состава преступления. Она не претендовала ни на жилплощадь, ни на материальную компенсацию, а просила лишь вернуть ей детскую металлическую кроватку с матрасом и ее носильные вещи, в чем ей отказали. Десять месяцев ее не трогали, а 26 января 1955 года вызвали в милицию, чтобы отобрать паспорт и выдать взамен другой — без права проживания в Москве. И сколько она ни писала Хрущеву, что пострадала, не будучи в чем- либо виноватой, что на новом месте жительства не может найти работу и хоть какой–нибудь угол, а у нее на иждивении четырехлетний сын и нетрудоспособная мать, все было без толку. О их жизни в ту пору я узнал от сына Абакумова, в чьей памяти запечатлелась такая картина: полутемная, продуваемая сквозняком мастерская, посредине длинный дощатый стол, утыканный крупными гвоздями, за столом женщины с каменными лицами молча вяжут авоськи из веревок, среди них его мать, а он, мальчуган, которому некуда было деться, жмется к ее ногам…

Два года спустя власть предержащие вняли мольбам жены Абакумова и разрешили ей вернуться в Москву, после чего она уже не обременяла «нашего Никиту Сергеевича» докучливыми просьбами и сравнительно молодой умерла от опухоли мозга.

Родственники остальных обвиняемых в августе 1954 года, то есть еще до суда над их мужьями, отцами и сыновьями, были высланы из Москвы с запрещением проживать в режимных городах. В марте 1958 года им разрешили свободное проживание по всей территории СССР, за исключением Москвы, и лишь в декабре 1959 года полностью сняли паспортные ограничения. Среди высланных была жена полковника Комарова, вступившая с ним в брак за одиннадцать дней до его ареста.

Генерал–майор Леонов был женат на вдове офицера, павшего смертью храбрых в годы Великой Отечественной войны, и усыновил ее мальчика от первого брака. Тот мечтал связать свою жизнь с армией и в 1951 году был курсантом военного училища. Сидя в «Матросской тишине», Леонов в письме успокаивал жену, заверяя ее, что мальчику ничего не грозит — ведь он, Леонов, только приемный отец, а раз его настоящий папа был героем, то пасынка не тронут. Еще как тронули.

Если громадная страна семьдесят лет с песнями и плясками живет по принципу «лес рубят, щепки летят», то у ее граждан естественное чувство чему–то удивляться мало–помалу притупляется. Однако, признаюсь, меня поразило механическое равнодушие железной метлы тогдашнего «закона». Мести тротуары мы разучились, а вот подчистую подметать людей — в этом, ей–ей, непревзойденные мастера. У генерал–полковника Гоглидзе до женитьбы на уже упомянутой Евлалии Федоровне была другая семья — жена и сын, с которыми он расстался в 1934 году. С тех пор они не поддерживали отношений, и сын, взявший в их конфликте сторону матери, в течение девятнадцати лет ни разу не видел своего высокопоставленного родителя. Тем не менее в 1954 году его, уже взрослого человека, отца двух детей, подвергли административной высылке в Казахстан. Что надо сказать по этому поводу? Спасибо, что не расстреляли. И вдобавок непременно отбить земной поклон у какого–нибудь портрета.

Вот почему всплыла в памяти строка А. Т. Твардовского, которую я поставил в заголовок этой главы. Впрочем, у меня был выбор: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»

ВСПОМИНАЕТ ГЕНЕРАЛ АРМИИ ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА П. И. ИВАШУТИН

В военной контрразведке я работал с финской войны, был тогда начальником особого отдела 23 стрелкового корпуса. В то время Абакумова лично не знал, познакомился с ним только в 1942 году, когда меня неожиданно вызвали в Москву с Северного Кавказа, где сражалась 47 армия, в которой я служил. Являюсь к Абакумову, как положено у военнослужащих, докладываю о прибытии и жду, что он скажет. Абакумов начал неторопливо расспрашивать о положении на нашем фронте, о работе особого отдела армии и мельком поинтересовался, большая ли у меня семья. Не знаю, ответил я, мои близкие пропали без вести при эвакуации. Абакумов пообещал навести справки, а сутки спустя вызвал в кабинет, чтобы сообщить, что моя семья в Ташкенте. Я обрадовался, а он сухо, без лишних слов, дал мне 72 часа на устройство личных дел и посоветовал не рассусоливать — на Центральном аэродроме приготовлен самолет.

Разыскал я жену, детей и родителей в глинобитной халупе без окон и отопления — и то, и другое заменял мангал, на котором готовили пищу. Товарищи из особого отдела Среднеазиатского военного округа помогли, выделили моей семье комнату, так что вернулся я из Ташкента по–настоящему счастливым. Поблагодарил Абакумова и попросил разрешения отбыть к месту службы. Абакумов сперва послал меня в ЦК ВКП(б) на беседу, а затем объявил, что я назначен начальником особого отдела Юго—Западного фронта.

С этим фронтом, впоследствии переименованным в 3–й Украинский, я прошел до Победы. Абакумова видел редко — в 1943 году, когда Управление особых отделов Наркомата обороны преобразовали в ГУКР «Смерш», в июне 1945 года, нас тогда собрали в Москве, чтобы поставить задачи на послевоенный период, и в конце 1947 года, как раз перед денежной реформой, на очередном инструктивном совещании. Выступая перед начальниками фронтовых управлений «Смерш», Абакумов не пользовался шпаргалками, четко излагал свои мысли и говорил со знанием дела. Он постоянно предостерегал нас от скоропалительных решений, основанных на одной бдительности и не подкрепленных доказательствами.