Палачи и жертвы - [27]

На скамье подсудимых находились Абакумов, Леонов, Лихачев, Комаров, Чернов и Броверман. Шварцман выступал в качестве свидетеля — материалы о совершенных им преступных деяниях были выделены в отдельное производство и его осудили позднее, в марте 1955 года.

О степени открытости суда над Абакумовым и о том, кто изображал публику в зале, говорит такой факт — стенограмма судебного заседания снабжена грифом «совершенно секретно».

В ответ на традиционный в судах вопрос, признает ли он себя виновным, отказавшийся от адвоката Абакумов заявил:

«Виновным себя не признаю. Это дело провокационное, оно сфабриковано Берией, Кобуловым и Рюминым».

В ходе судебного разбирательства Абакумов заявил следующие ходатайства:

— приобщить к делу его докладные записки в ЦК ВКП(б) и в Совет Министров СССР, касавшиеся всех вопросов рассматриваемого дела;

— приобщить к делу постановление директивных органов о расследовании преступной деятельности Кузнецова, Вознесенского, Попкова и других;

— приобщить к делу изданные им приказы и директивы, направленные на ликвидацию недостатков, имевшихся в работе следственного аппарата МГБ СССР;

— приобщить к делу постановление директивных органов о сокрытии Меркуловым некоторых материалов по делу «авиационников»;

— приобщить к делу протокол об окончании следствия, подписанный в январе 1953 года т. т. Ильичевым и Китаевым;

— вызвать в суд в качестве свидетеля бывшего первого заместителя министра государственной безопасности С. М. Огольцова, который непосредственно курировал Следственную часть по особо важным делам;

— рассмотреть в судебном заседании факты применения к нему мер физического воздействия в период предварительного следствия;

— занести в протокол судебного заседания, что на следствии ему не разрешали писать заявления в Президиум ЦК КПСС.

Обосновывая внесенные ходатайства, Абакумов объяснял, что в противном случае суд не сможет установить действительные обстоятельства, в которых он, Абакумов, принимал те или иные решения. Например, арестовывал ли он каких–то людей по собственной инициативе или выполнял приказы руководителей партии и государства; проводил в жизнь постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о мере наказания Кузнецову, Вознесенскому и другим или же решил этот вопрос по собственному усмотрению, и так далее.

С различными ходатайствами выступили и другие подсудимые. В частности, они настаивали на судебном расследовании физических насилий, допущенных по отношению к ним на предварительном следствии.

Как отреагировали на это государственный обвинитель и высокий суд? «Я считаю, — сказал Р. А. Руденко, — что большинство ходатайств, заявленных подсудимым Абакумовым (почему только одним? — К. С.), несостоятельны и удовлетворению не подлежат». Совещаясь на месте, суд, покорно шедший на поводу у государственного обвинителя, определил: «Вопрос о заявленных ходатайствах решить в ходе судебного следствия», — а потом преспокойно забыл о вынесенном определении.

Работу Руденко на этом процессе, мягко говоря, не назовешь ювелирной. Проиллюстрирую свой вывод на примере того, как Руденко допрашивал подсудимого Комарова:

«Руденко: Чем вы руководствовались, когда проводили следствие по так называемому «ленинградскому делу?»

Комаров: Было постановление ЦК партии о Вознесенском.

Руденко: Неправда, Комаров! Было постановление ЦК об освобождении от должности, но не о привлечении его к уголовной ответственности».

Кто же в данном случае говорил неправду — подсудимый или Генеральный прокурор СССР?

Оба они, равно как и судьи, знали из материалов дела Вознесенского, что в начале сентября 1949 года председатель КПК при ЦК ВКП(б) Шкирятов внес предложения исключить Вознесенского из членов ЦК и привлечь его к судебной ответственности за утрату служебных документов, что 11 сентября 1949 года Политбюро приняло решение вынести оба эти предложения на Пленум ЦК ВКП(б) и что днем позже Пленум утвердил их. Для чего же Руденко солгал? И почему председательствовавший на процессе генерал Зейдин не вмешался, чтобы внести ясность?

Вот еще одна выдержка из стенограммы:

«Руденко: Как можно квалифицировать действия лиц, которые арестовывают советских граждан без достаточных к тому оснований, путем избиений добиваются у них вымышленных признаний в несовершенных ими преступлениях, а затем всеми силами стремятся, чтобы эти вымышленные показания были подтверждены в суде, и, таким образом, добиваются осуждения ни в чем неповинных советских граждан?

Комаров: Этого я не делал.

Руденко: Отвечайте на прямо поставленный вопрос.

Комаров: Такое действие является антисоветским. Лица, которые совершают эти действия, поступают изменнически по отношению к своей Родине».

Но в том–то и дело, что подсудимый не обязан давать квалификацию чьим–то действиям, в том числе и собственным. Это прерогатива других участников уголовного процесса, в первую очередь судей. Приходило ли в голову Руденко, что и вопрос, который он задал Комарову, и ответ Комарова имеют непосредственное отношение к нему самому? Ведь Руденко знал, — подсудимые говорили об этом открыто — что следствие велось с применением пыток и что обвинение в значительной мере строилось на выбитых из них, вымышленных признаниях. Однако, невзирая на это, Руденко проводил допросы в жестких, прессинговых формах, отметая все, что свидетельствовало бы в пользу подсудимых.