Палаццо Волкофф. Мемуары художника - [37]

В ноябре 1890 года я снова отправился в Египет, и до марта 1891 года у меня не было никаких новостей о Дузе, до тех пор, пока она не начала писать мне из Петербурга. Я воспроизвожу здесь ее первое письмо. Письмо было написано под влиянием первых впечатлений о путешествии в чужие края, и чувствую, что оно имеет историческую ценность.

«Пятница, 21 марта 1891 года.

Мсье Волков,

Благодарю Вас за все!

Вчера я приехала и нашла квартиру полностью готовой для меня. Тем не менее, я обещала быть разумной и практичной, и в тот же вечер я поменяла ее на другую, более простую и менее дорогую.

Я договорилась, что с меня и с моей горничной будут брать 14 рублей в день. Разве я не хороша? Вы мне советовали 15 рублей!

И за эту сумму у меня есть две прекрасные комнаты, и они такие теплые! Такие теплые! Нужно быть итальянцем, чтобы осознать великую радость от комнаты, где не дрожишь постоянно.

Что дальше? — Ничего нового.

Я начну работать в воскресенье или в понедельник. Сегодня я всё еще чувствую себя очень уставшей от поездки, но я здорова, и мой ум ясен; единственное, — я нахожу мир слишком большим, и жизнь слишком бесполезной.

Спасибо за Вашу доброту ко мне. Вы не знаете, сколько от моей храбрости является Вашей заслугой, но я не в состоянии писать и могу только сказать: „Спасибо за все“.

Я подчинилась Вашему совету, и здесь есть книга, куда я буду вносить все свои расходы.

Но если деньги уходят, что хорошего в том, чтобы об этом записывать!

Что хорошего в том, чтобы доставлять себе все эти неприятности?

Элеонора Дузе».

В письме от з апреля, которое она написала на итальянском языке, потому что письмо на французском занимало у нее больше времени, она сообщила мне, что боялась плохого приема, тогда как, наоборот, успех пришел с ее самым первым выступлением, и «все идет так хорошо, так хорошо!»

Перевожу ее письмо:

«Я бы очень хотела написать Вам подробно о вежливости и радушии, которое я встретила у княгини Волконской[144], графини Левашовой[145] и графини Волькенштейн, — но в течение дня у меня занята каждая минута, однако Вы, кто представил меня этим дамам, должны знать, какой вежливостью, дружелюбием и добротой они обладают».

Затем она продолжает по-французски:

«Один человек, которого я очень-очень хочу поблагодарить — это Ваша жена, приславшая мне Вашего сына[146]. Этот красивый молодой человек пришел, чтобы поприветствовать меня, и Вы понимаете, что это доставило мне огромное удовольствие. Я хотела бы сразу написать его матери, но (здесь продолжу по-итальянски), отчасти из-за того, что у меня было слишком много дел, а немного и из-за то, что у меня нет никаких знаний или способностей в премудростях мира, я не смогла этого сделать[147].

Сейчас работа идет хорошо, пресса направила в театр много людей, но нужно поменять довольно монотонный репертуар, состоящий только из пьес Дюма, в то время, как критики плачут о Шиллере, Гёте, Гюго и так далее. К сожалению, их нет в моем репертуаре. В Италии мне так часто говорили, что великие роли не для меня, и я никогда не осмеливалась представить ни одного персонажа ни в одной из пьес Шекспира, тогда как здесь, напротив, мой самый большой успех был с моим представлением Клеопатры».

Примерно в то же время я получил восхищенное письмо от княгини Волконской:

«Если это правда, что взаимная ненависть часто объединяет людей, еще больше можно сказать о взаимном восхищении. Надеюсь, Вы не будете очень удивлены, что я пишу Вам. Прошел уже месяц с тех пор, как я познакомилась с мадам Дузе. Не нужно составлять фраз в описании ее; двух слов достаточно. Как актриса — она прекрасна; как личность — выдающаяся! Видеть ее игру — невероятное удовольствие. Знать ее — нежданное богатство — и я полюбила ее на всю жизнь!.. Когда случай снова сведет нас, мы поговорим о ней».

Летом я вернулся на месяц в Россию и был рад возможности помочь Дузе в нескольких практических вопросах, от которых зависел финансовый результат гастролей. Затем я отправился в Груновку, имение Барятинских[148], и когда Дузе прибыла в Харьков, недалеко от их загородного дома, вся семья Барятинских и я, вместе пошли ее встречать. Впечатление, которое производила Дузе на простые и даже необразованные натуры, было необычайным. На станции собралась огромная толпа: для того, чтобы подать ей руку, я едва добрался до ее экипажа, окруженного тихой толпой.

Внезапно молодой человек, похожий на рабочего, сумел протолкнуться к ступенькам кабины, заявив, что хочет войти. В экипаже была только сидящая Дузе, а я, стоял, глядя в окно. Увидев, что мужчина не пьян, я успел сказать Дузе, чтобы она не испугалась, и чтобы быстрее избавиться от незваного гостя, я пригласил его войти и сказать, что он хочет.

«Я хотел спросить мадам, — начал он глубоким таинственным тоном, — каким образом она завладевает людьми? Сердцем, разумом или душой?»

«Подождите, — сказал я без улыбки, — я спрошу у мадам», и разъяснил ей, сказав по-французски.

«Отвечайте какхотите», — сказала она.

«Мадам овладевает всеми тремя путями — душой, разумом и сердцем».

Человек ушел довольный и гордый тем, что получил ответ.