Палаццо Волкофф. Мемуары художника - [14]

Спиритизм князя Лихтенштейнского

Я также познакомился с очаровательным человеком, князем Рудольфом Лихтенштейнским, двоюродным братом правящего князя[64]. Зимы он проводил в Венеции со своей супругой, актрисой придворного театра в Вене — весьма неинтересной дамой и плохой актрисой. Она была его второй женой, и поскольку первая была еще жива, он не мог развестись в Австрии, и повенчался с этой актрисой в униатской церкви в Венгрии.

Князь Рудольф Лихтенштейнский, 1895 e.

Князь очаровывал женщин. Он был интеллектуалом, остроумным, добродушным, с пронзительными глазами и белым лицом; носил огромный галстук а-ля Лавальер. Он сам начищал до блеска свои сапоги каждый день. Но вся эта эксцентричность была естественной: он не имел ни малейшего желания пытаться поразить мир. Он звал своих друзей их уменьшительными именами. Баронессу Шлейниц он называл «Мими», и был близок с Козимой и семьей Вагнера[65].

Одной из его характерных черт была неспособность хранить даже малейшую тайну, что располагало к нему женщин, всегда стремящихся узнать побольше о других. Каждая из них думала, что она ему больше всего нравится, и что именно для нее он сделает исключение и будет хранить доверенные тайны — но каждая была неправа!

Сам отличный музыкант, он был выдающимся вагнерианцем, и его импровизации были интересны. Он часами сидел за роялем, импровизируя, и делал это так хорошо, что даже Вагнер и Лист слушали его с удовольствием.

Я вскоре подружился с этим интересным человеком, несмотря на антипатию, которую испытывал к его жене. Однажды он признался мне, что его единственным желанием в жизни было полностью отделить себя от своих родственников, которые позволили ему сохранить замок Нойленгбах возле Вены, но из-за его нового брака забрали у него всё остальное. Он хотел полностью избавиться от них и начать зарабатывать себе на жизнь работой. Я посоветовал ему попытаться написать оперу, потому что с его именем даже плохая опера могла бы иметь успех.

«У меня нет сюжета», — сказал он.

«Какое это имеет значение? — спросил я. — В каждой опере есть хор, сцены любви и ревности. Начните с сочинения темы для хора».

«Дорогой мой! — сказал он, — это правда. Я начну завтра и принесу Вам тему, как только она будет сделана».

После двух недель работы он принес мне свою тему. Она состояла только из одного такта! Но она была неплоха, при этом я увидел, как мало способность к импровизации помогает в серьезной работе, и понял, что написание опер никогда не принесет ему достаточных для жизни средств.

Затем он захотел попробовать себя в литературе и создал описание танца чардаш. Взяв на себя труд написать критическую заметку по поводу этой работы, я отправил ее княгине Хатцфельдт, попросив отдать ее ему, если она посчитает, что очерк будет полезен.

Вся женская община в Венеции, посещавшая княгиню Хатцфельдт, любила Лихтенштейна и интересовалась успехом его замыслов, и многие из них считали, что моя критика принесла бы ему много пользы, но благородная княгиня так и не отдала мою заметку ему, зато написала встречную критическую статью, которая мне показалась весьма незаурядной. Однако думаю, что и сам Лихтенштейн осознал свою литературную неспособность, потому что никогда больше ничего не писал.

Однажды Лихтенштейн сказал мне, что знаменитый американский спиритист по имени Бастьен должен был прибыть в Европу, и что он собирается навестить его в Нойленгбахе и показать ему там чудеса спиритизма. «Я довольно нервно воспринимаю такого рода эксперименты, — сказал он, — потому что знаю, как легко меня можно одурачить. Поэтому я прошу Вас, мой дорогой друг, когда придет Бастьен, поприсутствовать на сеансах, чтобы Вы могли объяснить их мне и умерить мою слишком большую доверчивость».

«Я приду, — ответил я, — если Вы устроите дыру в стене соседней комнаты с той, где Бастьен будет проводить свои эксперименты, чтобы я мог следить за его действиями и движениями незаметно». Это, однако, не могло быть устроено, и поэтому я не пошел.

Бастьен приехал в назначенное время, и Лихтенштейн окончил тем, что стал сумасшедшим спиритуалистом. Не могу припомнить, было ли это в 1881 или 1882 году, когда я направлялся в Россию, сделав остановку в Байройте[66], чтобы повстречаться с бывшими там вместе княгиней Хатцфельдт, баронессой Шлейниц и князем Лихтенштейнским. Как только князь увидел меня, он начал говорить о спиритизме и попросил меня приходить по вечерам на сеансы, которые они проводили вместе и на которых также присутствовал художник Пассини. Процедура заключалась в том, что под стол надо было положить лист бумаги и карандаш, а духи затем написали бы там самые необычные вещи. После того, как князь привел мне несколько примеров, он внезапно сказал: «Я пользуюсь тем, что мы одни, мой дорогой друг, чтобы сказать Вам, что нахожусь в затруднительном положении из-за случившегося с моей женой приключения».

«О чем же идет речь?» — спросил я.

«Сегодня Вагнер публично выгнал ее из своего дома. Что мне делать? Что я могу сказать или предпринять?»

Говоря так, он ходил туда-сюда по комнате в состоянии сильного волнения.