Палаццо Волкофф. Мемуары художника - [13]
«Нет, — сказал я, — она не играет никакой роли, кроме как при выборе типа картины, и зачастую „умная“ рука вовлекает художника в столь изощренный стиль, от которого потом трудно избавиться!»
«Ну, — сказал Пассини, — я уверен, что с такой рукой, как, например, у мадам Актон, никто никогда не научился бы рисовать».
Мы все засмеялись, потому что все знали ее руки — красивые, но настолько неловкие, что она не могла заниматься рукоделием.
«Любезные дамы, — обратился я, — я совершенно не разделяю мнение г-на Пассини, и прошу вас приходить ко мне на два часа в день: мы попробуем с вами поэкспериментировать».
Четыре дамы, среди которых была также и мадам Актон, приняли мое приглашение, и на следующий день они пришли ко мне. Чтобы увидеть, каковы их зрительные способности, я попросил их одним взмахом кисти разделить линию длиной в дюжину сантиметров на две равные части.
Двое из них сделали это довольно хорошо, но остальные показали такое отсутствие точности зрения, что мне пришлось отослать их обратно. Мадам Актон была одной из двух, чей взгляд оказался точным.
Людвиг Пассини, литография Йозефа Крихубера, 1863 г.
На следующий день я предложил им нарисовать как можно более прямые линии и разделить их на две равные части. Правда, линии, проведенные мадам Актон, не были прямыми, но общий результат показал, что она действительно имела точное зрение.
На втором уроке я попросил их измерить линии по десять сантиметров, а затем разделить их на три равные части. Вся их домашняя работа состояла из такого рода задач, но каждый день они должны были удлинять линии, которые должны были быть разделены. Третий и четвертый уроки состояли в копировании углов, и я пытался объяснить им, что при рисовании с натуры зданий и интерьеров точность углов служит заменой знания перспективы. Пятый, шестой и седьмой уроки были тоже заняты этими двумя углами, также с кривыми и кругами и их превращением в эллипсы. На восьмом уроке я объяснил, что такое тени и что их цвет варьируется в зависимости от оттенка того места, откуда они были «освещены», и показал им разные цвета, используемые в акварели, а также различные комбинации, которые можно создать из них.
На девятом уроке я предложил им пойти со мной, чтобы заняться живописью в церкви. Здесь разница в способностях двух моих учениц оказалась четко обозначена. Мадам Актон видела цвет; другая дама не видела его или видела его плохо. Мы рисовали в течение недели, иногда в церквях, а иногда в гондолах. Картины мадам Актон, без сомнения, показывали неуклюжую руку, но также отличались более важными качествами, чем просто технические способности. В них была такая искренность, которую не знает художник, мыслящий только о показном эффекте своей работы, но при этом мадам Актон никогда не думала ни о чем, кроме истинности воспроизводимого оттенка. Ее оттенки были настолько точны, что заставляли забывать о технике ее рисунка, довольно зигзагообразного. Изображения интерьеров вышли замечательными, и я заставил ее взять свою последнюю работу, чтобы показать Пассини.
Последний не поверил своим глазам. Внимательно оценив качества и недостатки ее картин, он выразил свои мысли словами и сказал: «Вам нечему учиться у нас», — и это «нас» означало художников в целом.
Это мнение было совершенно верно. Единственное, что ей было нужно, это практика и упорная работа. Другая дама не зашла бы так далеко, и никакая работа не научила бы ее точному взгляду на цвет. Один рождается с этим, другой нет. Это то, что многие художники не могут понять; они работают всю свою жизнь, пытаясь приобрести это — или воображая, что они уже приобрели.
Мадам Актон была свободомыслящей женщиной и считала смерть отличным способом выбраться из неприятной ситуации. Ее отец покончил жизнь самоубийством, и, поскольку она привыкла к этой идее, это не вызывало у нее никакого ужаса: она считала этот способ единственным оружием, которым обладает человек против природы. Однажды я обнаружил в ее комнате необычный инструмент, своего рода проволочную сетку: покрытая куском какого-то материала, она напоминала массу, используемую хирургами при наложении хлороформа.
«Для чего это?» — спросил я.
Она засмеялась, не отвечая мне, а потом сказала, что однажды у нее появился импульс покончить с собой, и чтобы сделать это самым приятным способом, ей пришлось придумать этот аппарат. Покрыв его кусочком фланели, она прикрепила его к кровати над головой; затем она поставила бутылочку с хлороформом, чтобы ее содержимое могло по каплям падать на маску. Затем она обернула вокруг кровати ремешок, который прикрепила к пряжке на своей руке, чтобы не переместить во сне положение маски и бутылки — и начала ждать. Всё шло хорошо, и она уже начала засыпать, когда капля хлороформа попала ей в глаза, причинив такую ужасную боль, что пришлось вызвать горничную. Это было концом ее «самоубийства».
Рассказав мне всё это, она рассмеялась, и, когда, не сказав ни слова, я разрушил аппарат, она просто улыбнулась: «Зачем Вы это делаете? Это только заставит меня снова потратить деньги в какой-нибудь другой раз».
