Пахарь - [63]

— Ты говоришь о требовательности одних людей к другим. О требовательности начальника к подчиненным, подчиненных к начальнику. Но есть еще изначальная требовательность, идущая из глубин человеческого естества — требовательность к себе, которую мы именуем добросовестностью. Если все время строго спрашивать будет кто-то, а твоя совесть будет помалкивать и дурное не пробудит ее к отпору, ничего путного мы не добьемся. Критика и самокритика — вот великая составляющая гармонично развитой личности.

— Честный человек всегда самокритичен. Он и сам плохо не поступит, и не пройдет мимо чужих недостатков.

— О! Как раз за это он частенько бывает бит.

— Ну и что? Это только укрепляет его принципы.

— Мы вернулись к первому кругу разговора. Рабочая эстафета учит взыскательности?

— Еще как!

— Те мероприятия, которые вы у себя в тресте проводите по укреплению трудовой дисциплины и усилению контроля исполнения, воспитывают взыскательность?

— Так точно, командир!

— Не я командир, а ты командир, и свои прозвища на меня не вешай. Еще ты блин горелый! Кто, кроме тебя, додумался бы провести производственное совещание в супружеской постели!

— Ты первая! Ты сказала: «Не молчи, поделись мнением». Я поделился своим, ты поделилась своим. Оконтурили мы с тобой проблему, а она почти необъятная. Дальше что? Решать ее надо. В меру сил я решаю. Ты, я знаю, тоже шла этой дорогой, но потом свернула на более спокойную. А жизнь что показывает? Жизнь не устает напоминать: того, что я, ты, третий, десятый делают в этом направлении, мало, пока одиннадцатый и двенадцатый спокойно взирают, как мы кипим. Это проблема для всех, и решать ее надо всем миром. На издержки пойти, на временное отступление в количестве с непременным выигрышем в качестве. Ситуации тут могут быть разные, но конечная цель все время должна быть ясной и четкой, должна как бы возвышаться на пьедестале. Чтобы все ее видели и все к ней стремились. Я тебе такой пример приведу. К бетону мы предъявляем много требований: и водонепроницаемость должна быть заданная, и морозостойкость, и прочность. Но все эти требования выполняются автоматически, если мы добиваемся одного — высокой плотности. Так и тут. Научимся работать грамотно, культурно и честно — столько зайцев ухлопаем этим прицельным выстрелом! Тогда твори, выдумывай, пробуй в сплоченной среде товарищей-единомышленников, в обстановке искренней заинтересованности в успехе!

— Какой заинтересованности? — спросила я. — Материальной?

— И моральной. — Он не принял иронии.

— А тебе не кажется, что требовательность исполнителя к самому себе, направленная на самосовершенствование, и требовательность руководителя, ставящего исполнителя в жесткие рамки конкретных сроков и условий, часто обижающая бестактностью, — это вещи совершенно разного порядка?

— Не кажется, — безапелляционно заключил он. — Спрашивай с себя строже, чем в состоянии спросить начальник, и он всецело доверится тебе и перестанет контролировать. Ведь все то, что становится излишним, умирает естественной смертью.

Он выговорился. Я задумалась, он — тоже. Но мы думали уже не каждый о своем. Удивительно мягка была ночная тишина, как мех норки. Блики призрачного, отраженного лунного света прихотливо перемещались по стенам и потолку. Было темно, но в комнате все было видно. И хорошо думалось, хорошо размышлялось в этой полночной удивительной тишине.

XIV

Дождило. Ветер нес капли почти параллельно земле, с силой ударял ими в окна. Стемнело рано. Тепло и уют создавали ощущение защищенности от непогоды, во власти которой была предзимняя степь, и от неприятностей и непростых проблем, которыми все же богата жизнь.

Я гладила. Ужин был готов. Дима, проработавший в честь субботы лишь полдня, сам вызвался кухарничать. Его коронным блюдом была баранина, тушенная в казане с картофелем, репой, морковью, капустой, помидорами. Она называлась «казан-кебоб». Ничего вкуснее я не ела. В субботу или в выходной, когда мне хотелось вкусно поесть, я подруливала к мужу и начинала скандировать: «Хочу казан-кебоб! Хочу казан-кебоб!» Он, улыбаясь, повязывал фартук, и я предоставляла кухню в его полное распоряжение.

Кирилл поглощал очередной том Конан-Дойля. Петик строил с Димой корабль. Город из кубиков они уже разрушили, отбив его у фашистов, или у белых, или у пиратов. Из духовки вырывался аромат отменной баранины, доведенной до высоких кондиций.

— Готовить на стол! — скомандовала я.

И тут раздался звонок. Я приоткрыла дверь. Сабит Тураевич распахнул ее широко, в узкий проем его крупное тело не протискивалось. С его плаща и меховой шапки густо капало. Он сначала втянул в себя воздух, причмокнул. Выражение лица стало мягкое, умиротворенное. Сказал:

— Кажется, я пришел в самый раз! Что бы вы делали сегодня без меня? Вы бы скучали.

— Как вы правы! — воскликнула я, принимая у гостя плащ и шапку. — Полчаса назад я попросила Диму сходить за вами, а он засмеялся и сказал, что экспромты не нужны, он пригласил вас еще утром. Чувствуете, как пахнет?

— Олечка, этот запах и выгнал меня из норы.

Сабит Тураевич прошел в гостиную. Стул заскрипел под ним. Я показала ему на массивное кресло. Для таких людей, подумала я, нужна мебель поосновательнее. Петик стал рассказывать, как он и папа разрушили фашистский город, а всех фашистов поубивали. Я, применив маленькую хитрость, спровадила его в комнату Кирилла, а потом занесла им ящик с кубиками. И строго наказала играть тихо, уважать покой гостя. Заварила чай. Поставила блюдо с курагой, изюм, вазу с отличными зимними грушами, и цветом и вкусом напоминающими мед. Карликовым грушам в нашем саду шел пятый год, они обильно плодоносили. Спросила Курбанова о самочувствии. Гость вздохнул и сказал, что сердце нуждается в ремонте, и еще кое-что в его организме нуждается в ремонте, да и вообще трудно противиться естественному процессу увядания. Но если смотреть на вещи оптимистически, жить можно и в преклонных годах, под занавес жизнь так же прекрасна и удивительна, как и в молодые годы с их беспредельной ширью желаний и отличными возможностями для их удовлетворения. Оптимизм — лекарство, оптимисты живут дольше. И умирают в одночасье, вдруг, не изнуряя близких медленным угасанием.