Пагуба. Переполох в Петербурге - [102]

Русское общество, несмотря на некоторый внешний лоск, который стало приобретать со времен Петра, продолжало сохранять прежние привычки и нравы, среди которых сплетни, пересуды и судачества были весьма выдававшимися принадлежностями общественной и домашней жизни русских бар и в особенности барынь. Елизавета, несмотря на ее высокое положение, выросла в весьма незатейливой среде, где толки о тех и других людях составляли едва ли не самую приятную часть провождения времени, оставшегося свободным от различных увеселений. Известно, что Елизавета Петровна, произведя ночной переворот, низвергнувший Брауншвейгскую фамилию, поплатилась за это на всю жизнь ночным страхом, препятствовавшим ей спать спокойно до тех пор, пока не наступал утренний рассвет. Поэтому в ожидании этой поры к ней в опочивальню приводили баб-сказочниц, которые, сидя на полу, в ногах у ее постели, рассказывали ей не только сказки, но и передавали всякие городские слухи и толки.

Теперь у Мавры Егоровны неожиданно набралось столько сведений для толков и пересудов, и притом о лицах, более или менее близко знакомых Елизавете Петровне, что она могла занять ими государыню в продолжение нескольких ночей, так как к краткому рассказу Клары можно было прибавлять и дополнительные отзывы и особые замечания, а порою и воспоминания. Теперь государыне сделались известны такие похождения ее придворных кавалеров – и что было в особенности занимательно – и таких придворных дам, которые вовсе не подозревали, что их любовные проказы, прикрываемые ловкою Дрезденшею, могли быть кому-нибудь известны, а тем еще менее самой государыне.

Слушая рассказы своей любимой собеседницы, Елизавета все более и более убеждалась в полезности задуманной ею меры для исправления нравов, горячо поддерживаемой ее духовником как дело богоугодное. Об измене своего мужа графиня умолчала перед государыней, соображая, что гораздо лучше будет не придавать делу ни малейшего личного участия, и рассчитывая, что и помимо государыни можно будет навести Демидова на Мину, к которой ревнивая Мавра Егоровна почувствовала такую сильную неприязнь, что готова была сжить ее со света.

Выбор Демидова для приведения в исполнение предположенной меры, на которого указал императрице Федор Яковлевич Дубянский, был, по-видимому, как нельзя более удачен. Демидов, не принадлежавший к той фамилии Демидовых, которые, выйдя из тульских крестьян, приобрели себе такую громкую известность своими богатствами, происходил из поповичей, вообще ненавидел знать и слыл в Петербурге примерным служакою. Как человек, он был из числа тех редких мужчин, для которых женщины как будто не существуют. Никакие женские прелести и чары не могли затронуть его черствого сердца. Когда ему приходилось говорить с женщиной, он не смотрел на нее, опасаясь, чтобы лукавый как-нибудь не искусил его греховным помыслом, хотя едва ли даже и лукавому мог бы когда-нибудь удасться такой зложелательный замысел против бесчувственного кабинет-секретаря.

Получив высочайшее поручение, Демидов предложил государыне, не благоугодно ли будет ей для исправления порочных нравов в Петербурге составить особую комиссию, хотя бы из лиц не очень высоких чинов, но зато вполне благонадежных. Государыня приняла это предложение и назначила Демидова «президентом» учреждаемой комиссии, получившей официальное название комиссии «о безбрачных». Такое название не соответствовало, впрочем, деятельности комиссии, так как ей, будто нарочно, пришлось иметь дело со множеством женатых и замужних. Со своей стороны, Демидов предложил ввести в состав этой комиссии таких лиц, как он сам, то есть таких, которые не только не поддадутся женскому влиянию, но, напротив, по врожденным им свойствам или по приобретенной ими в жизни неприязни к женщинам станут преследовать представительниц прекрасного пола без малейшего послабления.

XXI

В течение Великого поста принялась действовать комиссия «о безбрачных». Василий Иванович Демидов, приняв благословение отца Федора Яковлевича Дубянского, тоже вошедшего в состав этой комиссии, считавшейся «секретною», открыл ее заседание.

В законодательном и вообще в деловом нашем языке каждая пора имела свои особые, весьма употребительные выражения. Грозный, а порою и величавый язык московских приказов, смешавшийся в исходе XVII столетия с достаточным количеством полонизмов, стал отличаться со времен Петра I сильною примесью иностранных слов, преимущественно латино-немецких, но вместе с тем продолжали входить и новые, чисто русские слова, но только с таким им применением, какого они не имели прежде и какое утратили впоследствии, так что теперь они, взятые в употреблявшемся прежде смысле, кажутся нам странными и забавными. Такую участь в особенности испытали те слова, которые служили для означенных юридических и нравственных понятий. Прежде московско-приказное слово «воровство», означавшее решительно все роды преступлений, стало заменяться со времени Петра I выражениями «неистовство», «продерзости», а иногда и «пакости». Образ же действий, в котором обнаруживались такие поступки, стали называть «произвождением», или «упражнением». Поэтому нам не должны казаться странными те выражения, какие встречаются в делах комиссии, состоявшей под председательством Василия Ивановича Демидова, которые теперь совершенно устарели.