Паду к ногам твоим - [27]
Ты продли же день, солнце жаркое, солнце ласковое. Я пожалуюсь, я поплачуся тебе: обелило меня горе горькое; иссушили меня думы думные. Ты ж, великое, накажи сынку: не казни седину, а помилу-уй…»
Какую фамилию носит Сеня? Вот еще вопрос.
«Кто знает, так это тот, что Алешенькиным дружком назвался: Воздвиженский. На могилке поклялся: Данилыч, отдам долг! И сманил, злодей, мальчонку. Такой-то долг…»
Пошла обратно на свою Воронью гору. Домик Воздвиженского она разыскала возле ненавистного террикона. На его черном чешуйчатом теле тут и там дымились желтые плешины. Как всегда, отсюда несло угарным газом. Террикон и сам, казалось, угорел: не сновали вагонетки, с макушки не катились с грохотом порода, грязная щепа. Да и домик Воздвиженского тоже вроде б угорел: похилился, окна, словно посоловевшие глаза, тупо уставились на осыпавшуюся завалинку, местами поросшую крапивой и полынью.
«Ба-ах, да живут ли тут?» — подумала Евланьюшка. Из-под прогнившего крыльца на нее тявкнула собака, будто возмутилась: как ты, тетка, могла подумать такое? Однако не вылезла из укрытия. Наверно, тоже доживала свой век. Или угорелая? Евланьюшка постояла — не покажется ли кто? — и, не дождавшись, постучала в окно. Тихо! Из соседнего дома вышла женщина:
— Вам кого, бабушка?
— Да вот… Воздвиженского. Хотела б спросить…
— Ах, это вы, тетя Евланья. Говорите, Воздвиженского? Он же вскорости после Алексея Даниловича погиб: обвал на шахте случился. И похоронены рядом. Разве не видели?..
Лицо Евланьюшки залилось краской: вот как осрамилась!
— Да я… Да я, милая, не про того, большого, Воздвиженского спрашиваю. Про того я знаю, — вывернулась, — а вот мальчонку он брал, Сенюшкой звали…
— Мальчик не Воздвиженский. Что вы! Мы ведь ровесники, тетя. В одной школе учились. Я потом отстала, но знаю: он — Копытов. И пожил у них совсем недолго. О Митьке-казаке слыхали? Так вот он взял Сеню. — Она вздохнула, помолчала миг и дальше говорила уже вроде бы с неохотой: — Ну, а теперь… Теперь Семен Алексеевич директор шахты. Какой — я уж не стану врать. Но директор. Он часто навещал мать Воздвиженского. Невестка-то замуж вышла, уехала отсель, а мать… Он о ней как о своей беспокоился. В позапрошлом году умерла, так с музыкой хоронили. Добрый он, отзывчатый на горе.
Житейские перипетии приемного сына хотя и поразили Евланьюшку: «Ба-ах, как нескладно жизнь-то началась! Хлебнул Сеня лишенька. С лихвой хлебнул», — но не тронули глубины ее сердца. Бездомная, занятая собой, она просто не могла думать о других. К тому же бесхитростные слова женщины вдруг открыли перед ней непостижимое: как это он, Сеня добрый, отзывчатый на горе, у ней пожил недолго — и забыл, у другой тоже пожил недолго, но потом заботился, как о родной матери, до конца дней? Это оскорбило ее. Не показав виду, она даже всплакнула в душе: «Ах, Сенечка! За что ты, дите малое, так осерчал на меня? Каким елеем люди мазали твое сердечушко? Чем привязали, приладили? Ты отдал им радость и заботушку. Мне ж привета не прислал, словечка доброго…»
— А что вы, тетя, отдали его? — как-то тихо, опечаленно спросила женщина. Евланьюшка не ожидала такого вопроса. И, уняв свой душевный плач, сразу-то не нашлась, что ответить. От террикона пахнуло горячим чадным дымом. Словно и он, террикон, давал знать о том далеком времени: стреляла, мол, тогда, стреляла, а я до сих пор жив. Евланьюшке стало не по себе. Она огляделась: на что бы сесть? За разговором не заметила, как из-под крыльца приползла к ее ногам издыхающая, вся в пролысинах, собака. Евланьюшка брезгливо отпнула ее:
— Пшла вон! — и, точно собака пыталась цапнуть, выскочила за калитку. Евланьюшку даже затрясло от неприятного прикосновения. Она хотела опереться о столбик, но он, прогнивший, с хрустом откачнулся.
— Вы не бойтесь! Собачка добрая. Крысы ее покусали. Тут их жуть сколько развелось, — сказала женщина. И, пытливо глядя, ждала от Евланьюшки ответа.
А что ей сказать? Не так-то все просто. Сказать: не искала Сенечку? Ни завтра, ни послезавтра. И потревожилась столечко, что… Ох, на словах все плохо! Плохо и плохо. Не один месяц минул, тогда только она, проходя мимо школы, задержалась да спросила у девчонок: учится ли Сеня Копытов? Выслушав ответ, подивилась: «Гляди ты, фамилию не переиначили еще». Может, это сказать? И так, и не так все происходило. Разве побежишь за неродным дитем, побитым, да еще к людям, манившим его? Нет, милая, чужой сын — не детище. Захотел уйти — не воротишь…
— Митька-то казак, слыхала, на свою Кубань собирался? — так и не найдя ответа, спросила Евланьюшка. — Сеня, стало быть, не поехал с ним?
— Ф-фу, какая ему, Митьке, Кубань! — отвечала женщина. — Три сына здесь да, кроме того, пять взрослых внуков. У них — скажу, так еще не поверите! — в ограде прямо целая автобаза. Выр-выр-выр! — урчат машины, мотоциклы. Живут крепко! Семен-то Алексеевич и к ним в гости приезжает…
— Да ты почем знаешь? — хитровато сощурилась Евланьюшка. — Живешь вдалеке. Глазом отсюда до Митьки-казака не достанешь…
Идти к Митьке ей не хотелось: ой, далеко! Не только даль да высота Вороньей горы пугали. В войну — в самое-то начальное, страшное время — Алешенька привел этого казака из госпиталя. Мухоренькой — в чем душа держалась. Алешенька, подбадривая, взнес на крыльцо: «Попра-авишься. А как силы наберешь, поведу тебя в шахту». Но Евланьюшка вскорости же потурила казака. Занедужилось ей, а он и скажи: «Вылечу я тебя, Архиповна. Нагайкой. Дай вот мне встать на ноги». Алешеньку любил, но ни разу не пришел после в гости — осерчал на Евланьюшку до смерти.
Книгу известного советского писателя, лауреата Государственной премии РСФСР имени М. Горького Юрия Рытхэу составили новые произведения, посвященные нелегкой жизни коренных жителей Чукотки. Повесть «Путешествие в молодость…» возвращает питателя в пятидесятые годы, когда шло не только интенсивное промышленное освоение Севера и Дальнего Востока, но и «приобщение» коренных жителей — чукчей и эскимосов — к европейской культуре, в результате которого почти утраченной оказалась самобытность этих народов, их национальные языки.
В 5 том. завершающий Собрание сочинений В. Тендрякова (1923–1984), вошли повести «Расплата», «Затмение», «Шестьдесят свечей», написанные в последние годы жизни, а также произведения из его литературного наследия: «Чистые воды Китежа» и роман «Покушение на миражи».
В работе «Об основах ленинизма» (1924) И. В. Сталин писал: «Кому не известна болезнь „революционного“ сочинительства и „революционного“ планотворчества, имеющая своим источником веру в силу декрета, могущего всё устроить и всё переделать? Один из русских писателей, И. Эренбург, изобразил в рассказе „Ускомчел“ (Усовершенствованный коммунистический человек) тип одержимого этой болезнью „большевика“, который задался целью набросать схему идеально усовершенствованного человека и… „утоп“ в этой „работе“. В рассказе имеется большое преувеличение, но что он верно схватывает болезнь — это несомненно.».
«Учитель городского двухклассного училища Авенир Иваныч Горизонтов, после объявления манифеста 17 октября, очутился в положении слепого, которому сняли катаракт и он увидел вольный свет. Десять лет прожил он мирно со своей матушкой в провинциальном городке Курдюме, преподавая арифметику, числился на хорошем счету у начальства, утром аккуратно ходил на занятия, а по вечерам ухаживал за барышнями на городском бульваре…».
Новый роман П. Куусберга — «Происшествие с Андресом Лапетеусом» — начинается с сообщения об автомобильной катастрофе. Виновник её — директор комбината Андрес Лапетеус. Убит водитель встречной машины — друг Лапетеуса Виктор Хаавик, ехавший с женой Лапетеуса. Сам Лапетеус тяжело ранен.Однако роман этот вовсе не детектив. Произошла не только автомобильная катастрофа — катастрофа постигла всю жизнь Лапетеуса. В стремлении сохранить своё положение он отказался от настоящей любви, потерял любимую, потерял уважение товарищей и, наконец, потерял уважение к себе.
Автобиографический роман Николая Храпова — бесспорно, ярчайшая страница истории евангельского движения в бывшем Советском Союзе. Жизнь автора уникальна, поскольку фактически лишь за написание этой книги 66-летнего старика приговорили к трем годам тюремного заключения. Незадолго до окончания последнего пятого по счету срока, он «освобождается», уже навсегда. Ничто не сломило этого героя веры в его уповании на Бога: ни трудности жизни, ни прелесть соблазнов, ни угрозы со стороны КГБ. Он был и остался победителем".
В сборник известного советского писателя Юрия Нагибина вошли новые повести о музыкантах: «Князь Юрка Голицын» — о знаменитом капельмейстере прошлого века, создателе лучшего в России народного хора, пропагандисте русской песни, познакомившем Европу и Америку с нашим национальным хоровым пением, и «Блестящая и горестная жизнь Имре Кальмана» — о прославленном короле оперетты, привившем традиционному жанру новые ритмы и созвучия, идущие от венгерско-цыганского мелоса — чардаша.
В новую книгу Людмилы Уваровой вошли повести «Звездный час», «Притча о правде», «Сегодня, завтра и вчера», «Мисс Уланский переулок», «Поздняя встреча». Произведения Л. Уваровой населены людьми нелегкой судьбы, прошедшими сложный жизненный путь. Они показаны такими, каковы в жизни, со своими слабостями и достоинствами, каждый со своим характером.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.