Паду к ногам твоим - [21]

— Евлания Архиповна, — подсказала мать. Он вновь поцеловал ее руку и подарил очаровательную улыбку.

— Я ведь двадцать пять лет проработал в торговле. Это, знаете… Мне все знакомы, все покровительствуют. Да, милая Евлания Архиповна. Мне доложили: у вас затягивается дело по линии доплаты шахтой некоторой разницы с прошлым доходом… Ну, я поговорю с соответствующими людьми — и снимем вопрос с повестки дня. Жизненно важный вопрос! Заста-авим снять!..

Шаник не потерял улыбки даже во время обстоятельного допроса — есть ли у него жена, квартира или дом, хозяйство? Жены, заверил Шаник, давно нет — тоже похоронил, а дети взрослые, разлетелись по сторонам. После войны-то люди везде нужны. Знай выбирай место.

Мать отозвала Сеньку в сторону и шепнула:

— Сбегай-ка, сынок, к Андреичу, к Алешенькиной племяннице, позови: посоветуюсь. Все, говорит, может. Ну и пусть нам от шахты доплату схлопочет. А потом… потом можно и… — она хотела присвистнуть, но у нее не получилось. — С маленькой горки, с большого бугорка! А?..

15

Кум Андреич и слышать не хотел о свадьбе. Евланьюшка растерялась не на шутку: «Ба-ах, да что с тобой, куманек мой!» Андреич, потупясь, упрямо твердил одно: «Выходи! Ежли хошь потерять друзей, выходи… На чепи не держим…» И Евланьюшке пришлось поделиться сокровенными мыслями, как она хочет воспользоваться помощью Шаника, а после «пустить его с маленькой горки». Этим она ободрила совсем было приунывшего кума.

— Коль так, можно и не мешкать, — согласился Андреич. И даже похвалил Евланьюшку: — Ох, и вумная ж ты, кума!

«Мешкать» и не стали. В этот же день позвали гостей. Сенька сидел возле Барина: караулил, как бы тот не сорвался да не покусал кого. Из растворенного окна слышался говор:

— Где молодая? Евланьюшка-а?

— Будем знакомы, женишок.

— Давай-ко поздоровкаемся, а уж как сядем за стол да выпьем — и почеломкаемся. Каких мест, чем занимайся?

Соседка, баба языкастая, видя суетню, спросила у Сеньки:

— Что, мать мужика приняла?

Он потупился, покраснел до ушей.

— Передай ей: Матрена, мол, велит сказать, что не будет счастья — сороковы по мужу не справила, а уж другой милует.

Сенька не пошел в избу: не его это дело. Барин лежал у ног, положив косматую голову на колени. От нечего делать Сенька разбирал его космы. Барин, довольный, изредка вскидывал голову, чтобы лизнуть хозяина, и мотал своим хвостом-метелкой.

В миске у пса замерзла вода. Белый, узорами, ледок блестел на солнце. В другой раз Сенька бы непременно разбил его, а сейчас нехотя оттолкнул миску ногой. Как жить?..

С могилок до самого дома его проводил тогда дядя Андрей, дружок отца. Зазывал в гости: «В школу мимо ходишь — и загляни». На соревнование, говорит, вызываю. С обязательствами. Все честь по чести. «У тебя — хорошая учеба. У меня — хорошая работа». Сходить бы можно. Да приглашал-то из жалости…

«А соревнование… Собаку караулю да в погреб лажу… В гости родню созываю, по дому управляюсь. Я теперь сдуваю задания, дядя Андрей…»

— Сеня, — вышел на крыльцо Шаник. Спуститься он боялся и потому говорил сверху. — Сеня, ты послушный мальчик! Мы с тобой непременно выслужимся друг перед другом. Я люблю правильных детей. Вот тебе деньги. Возьми-ка, малыш, вина. Ну, пузырей шесть. Белого! А что останется — трать, сдачи не потребую.

Сенька скрепя сердце взял бумажку. Подумал: «Нужны мне твои деньги! Ты уж, дядя, перед мамкой выслуживайся. Она это любит…»

А дома пили весь вечер, ночь, весь следующий день. В сенцы, размахнувшись, бросали порожние бутылки. Приговаривали: «На счастье!»

Вчера за столом, подняв стакан, Шаник торжественно заверял:

— Я крепкий. Я оч-чень крепкий!

А сейчас забеспокоился. Размахивая пухлыми ручками, заговорил совсем другое:

— Прошу прощенья. Я, кажется, перешагнул грань. Допустимую грань! Я теперь могу натворить таких делов, знаете… Я теперь зар-ре-зать могу!

— Капрызы… Кругом капрызы, — целясь бутылкой в стену, сказал кум Андреич.

— Нет, зарежу…

Гости, хотя мало верили в то, что Шаник способен на такое, на всякий случай расползлись по углам.

— И что ты надумал, птичка моя залетная? Голубок ласковый, — обняла его Евланьюшка, устраиваясь на коленях. И надо же, с улицы вдруг донеслось убийственное:

— Потаску-уха! Моего мужика приняла… Шаник, негодяй румяный, выходи подобру-поздорову!

Евланьюшка вскочила, уставясь на своего «голубка».

— Ах ты врун! — вскричала она. И пнула Шаника. — Семен. Семе-ен! — послышался ее крепкий требовательный голос. — Дай-ка мне скалку, я его, холостого-неженатого, провожу…

Шаник побежал. Но в дверях задержался. Кланяясь, проговорил:

— Недоразумение. Эт-то недоразумение.

А кричавшая женщина, боясь собаки, попыталась влезть в избу через окно. Трах, бах! — и выхлестала стекла. Но Евланьюшка, проводив кавалера, успела занять оборону. Она еще с утра стонала: как бы вынести помойное ведро? А тут оно пригодилось кстати. Ухнула на голову соперницы. И та, отряхиваясь, заругалась еще громче:

— Потаску-уха! Погоди же, погоди!..

Евланьюшка, воспользовавшись замешательством соперницы, выскочила на улицу — и скорее к собаке:

— Убирайтесь, а не то спущу кобеля!

Воинственная соперница, не думая отступать, вооружилась дрыном. Барин, храпя, рвался бешено. Евланьюшка отцепила его — и страшный кобель бросился на непрошеную гостью. Та скрылась у соседей.