Падение великого фетишизма ; Вера и наука - [15]
Посмотрите, как построены десять заповедей моисеевых — схема обычая, морали, права теократически-патриархального мира. Первые заповеди устанавливают единство авторитарного начала, объединяющего еврейское племя в его социальном существовании; но это начало не сливается с Израилем, а противополагается ему, как стоящее над ним и вне его, — настолько вне, что в самой формулировке заповедей предполагается возможность разрыва между Израилем и его племенным божеством, возможность перехода к иным богам. Затем в остальных заповедях, определяющих взаимные отношения людей внутри племени, воля божества является общей санкцией и заменяет общую мотивировку, прикрывая своим фетишизмом действительное содержание норм — коллективные интересы племени, кристаллизованные силой традиции.
И не одни эти нормы одевались оболочкой авторитарного фетишизма. Издревле выработанные, прочно сохраняющиеся технические правила получали ту же «божескую» санкцию. Из тех же десяти заповедей моисеевых одна, несомненно, формулирует собой — правда, весьма общее и широкое — «техническое правило» трудовой жизни: необходимость еженедельного, суточного отдыха. В других местах Пятикнижия имеется целый ряд частных технических правил, касающихся выбора и приготовления пищи, ухода за рабочим скотом, способов постройки и т. под.; они также входят в состав божественного законодательства, и их значение в обыденной практике, их прямая жизненная целесообразность отступает в сознании людей перед их «высшим» и «священным» источником, который и делает их для всех обязательными.
Авторитарный фетишизм, как видим, отчасти уже отрывает идеологию от трудовой практики, из которой она возникла. Но только отчасти. Авторитет, устанавливающий нормы, для всех, подчиняющихся этим нормам, есть все же член системы сотрудничества, пусть он находится далеко от людей и высоко над ними, но он остается живым, конкретным лицом, связанным с ними трудовой связью — руководства, заботы, покровительства.[15] Следующий этап в развитии фетишизма разрывает и эту связь.
Те формы сотрудничества, которые завоевывают тогда господство, характеризуются всего более неорганизованностью системы производства в целом. Меновое общество экономически анархично; в нем нет общего, планомерного руководства его трудовой деятельностью, нет органа для сознательно-целесообразного распределения работы и ее продукта. Каждый товаропроизводитель независимо организует свое предприятие, и лишь на рынке экономически сталкивается с другими товаропроизводителями. Но на рынке царит борьба и конкуренция, за которыми скрывается от сознания товаропроизводителей объективный факт их взаимного сотрудничества, факт их общего участия в трудовой борьбе общества, как целого, за жизнь и развитие. И потому вся меновая культура это мир социальных противоречий и конфликтов, где жизнь трудового коллектива раздроблена на мелкие части, и только из их борьбы возникает развитие.
Всякая жизненная борьба, развертываясь свободно и последовательно, стремится перейти в истребление, в уничтожение, — потому что каждое новое усилие в борьбе углубляет ее и обостряет.
Такова, конечно, и тенденция социальной борьбы конкурирующих или сталкивающихся личностей, групп, общественных классов. Но если бы эта тенденция могла неограниченно проявляться, то она, очевидно, с величайшей быстротой привела бы к полному разрушению общества. Отсюда — самая настоятельная потребность в специальных приспособлениях, которые ограничивали бы социальную борьбу, устанавливали бы рамки для антагонизмов и конфликтов, которые вносили бы необходимый минимум организованности в анархичные, противоречивые отношения между людьми. «Нормы» приобретают огромное жизненное значение, — они растут, размножаются и усложняются до невиданных размеров.
По существу — они продолжают оставаться тем, чем были и раньше: техническими правилами социального поведения людей. Их жизненная цель объективно не изменяется: благо выработавшего их коллектива, потребности его жизни и развития. И самый коллектив объективно продолжает существовать, даже в самом раздробленном мелко-буржуазном обществе: люди производят товары не для себя лично, а для общества, в котором продукты и распределяются при посредстве рынка; и каждое предприятие поддерживает себя разве только в ничтожной степени потреблением того, что оно само производит, а в наибольшей степени, почти всецело, потреблением чужих продуктов, получаемых опять-таки через рынок. Но формально — коллектива нет, формально — он распался на отдельные, независимые предприятия, которые не связаны общей организацией, но разъединены антагонизмами рынка. А между тем только эта сторона дела доступна мышлению товаропроизводителя. Он не видит социально-трудового содержания обмена и он не знает своего социально-трудового целого, к которому сам принадлежит, — все это заслонено от него противоречием экономической борьбы и фетишизмом частной собственности.
