Падение Константинополя в 1453 году - [70]

. Однако они решительно ничего не могли сделать. Значительная доля вины за это равнодушие ложится на само папство. На протяжении более чем двух столетий папы обвиняли греков в том, что они злостные схизматики, а в последние годы громко жаловались на то, что согласие византийцев на соединение церквей было неискренним. Западные народы, для которых турки были весьма отдаленной угрозой, вполне могли недоумевать, почему их просят отдавать свои деньги и жизни ради спасения этих упрямцев. В их сознании появлялась также гневная тень Вергилия, которого на Западе ставили в один ряд с самыми почитаемыми христианами и мессианскими пророками. Он рассказал миру об ужасах греческого нападения на Трою, и вот теперь разгром Константинополя явился возмездием за это.

Увлеченные классической литературой и фразеологией, писатели того времени, в том числе сам кардинал Исидор, были склонны называть турок тевкрами (т.е. троянцами). Так не являются ли они наследниками троянцев, а может, и самими троянцами? Несколько десятилетий спустя во Франции получило широкое распространение письмо, будто бы написанное Мехмедом II папе Николаю V; в этом письме султан якобы выражал удивление тем, что итальянцы проявляют к нему враждебность, в то время как они произошли от тех же троянцев, что и турки[292]. Лаоник Халкокондилас (Халкокондил) горько сетовал на то, что в Риме очень многие считали, что греки наказаны за свои бесчинства в Трое[293], и папа Пий II, чье имя Энеа (Эней) должно было создавать ему особый авторитет, принужден был с болью повторять, что тевкры и турки — не одно и то же. Эта легенда была одной из причин, помешавших его усилиям организовать Крестовый поход[294].

Восточное христианство не могло оставаться столь же безразличным. В конце лета 1453 г. султанский двор в Адрианополе наводнили посольства всех соседних христианских государств. В начале августа прибыли посланцы деспота Сербии Георгия Бранковича, щедро снабженные деньгами с целью не только одарить ими султана и его везиров, но и совершить более доброе дело — выкупить из неволи соотечественников. За ними последовали посольства братьев покойного императора, деспотов Мореи Димитрия и Фомы, императора Трапезунда Иоанна Комнина, князя Мингрелии Имерета Дадиани, владетеля островов Лесбоса и Тасоса Дорино Гаттилузи и его брата, владетеля Эноса Паламеде, от хиосской Магоны и от великого магистра ордена рыцарей-иоаннитов. Султан встречал их довольно любезно. Он ограничился тем, что потребовал от каждого из князей признания его сюзеренитета и повысил величину дани. Сербский деспот должен был теперь ежегодно выплачивать ему 12 тыс. дукатов, деспоты Мореи — 10 тыс., Магона — 6 тыс., владетель Лесбоса — 3 тыс., а трапезундский император — лишь 2 тыс. Послы должны были доставлять эти суммы султану раз в год. Только рыцари-иоанниты отказались признать вассальную зависимость от султана и платить ему дань. Они заявили, что никак не могут этого сделать без разрешения своего владыки — папы. Мехмед, не чувствовавший себя готовым в то время подчинить своей власти Родос, отпустил посланцев рыцарей с миром[295].

Особенно повезло братьям Гаттилузи. Вскоре после падения Константинополя султан послал свои войска против владения Паламеде на побережье Фракии — Эноса, и Паламеде немедленно же признал свою зависимость от султана. Примерно в то же время турецкий флот занял византийские острова Имврос и Лемнос. Все византийские официальные лица бежали, за исключением судьи Имвроса историка Критовула. Он подружился с турецким адмиралом Хамза-беем и в результате его ловких интриг султан передал Лемнос владетелю Лесбоса с условием выплачивать ежегодную дань в размере 2325 дукатов, а владетелю Эноса — Имврос с уплатой дани в 1200 дукатов в год[296].

Восточный христианский мир снова вздохнул с облегчением. Хотя Константинополь и был потерян, создавалось впечатление, что малые государства султан намерен оставить в покое. Однако за свою свободу они должны были дорого платить, доставать же деньги было не так-то легко. Кроме того, при дворе султана произошли за это время зловещие перемены.

В августе 1453 г. везир Халиль Чандарлы был внезапно арестован и лишен всех занимаемых постов, а через несколько дней казнен. Мехмед так и не простил Халилю роли, которую тот сыграл в 1446 г. Однако тогда везир был лицом слишком влиятельным и широко почитаемым как личный друг султана Мурада, ведущим государственным деятелем султаната. До тех пор, пока султан не овладел Константинополем окончательно, он не мог себе позволить сместить его; было бы слишком опасно вызвать отчуждение старинных турецких фамилий, которые считали Халиля своим лидером. Но советы Халиля оказались плохими: он пытался предотвратить, а затем и снять осаду Константинополя. Опасался ли он на самом деле, что вся эта затея провалится либо вовлечет турок в большую войну против западных государств, или, как утверждали его враги, был щедро подкуплен греками, с которыми, как известно, он всегда был в дружеских отношениях, сейчас установить невозможно. Во всяком случае, для того чтобы сбросить его, требовалось обвинение в государственной измене.