Повозились уж мы с лыжами на этом привале!
Пот успел просохнуть. Но от огня обледенелые полушубки стали топорщиться, корежиться.
Я поднял руку, чтобы отломать нависавшую над ракотулетом ветку ели, и вдруг почувствовал, что в моей одежде что-то оборвалось, треснуло. И мне стало подымать руку очень легко. Я снял балахон. Обледенелый полушубок мой треснул, покорежившись на сгибе плеча. Рукав совершенно свободно теперь снимался отдельно от всего полушубка.
— Я придумал, что надо делать, чтобы полушубки впредь не леденели, — сказал комрот 2, Карьялайнен.
Он стал выворачивать свой полушубок наизнанку и, вывернув, надел на себя.
Такую же процедуру с полушубками проделал я и многие ребята, и мы ходили после мохнатые, как медведи.
Мой рукав не отваливался после от полушубка лишь благодаря балахону.
Ночь предстояла очень холодная.
Концы пальцев холодели даже в рукавицах.
Лежа в снегу, я посмотрел вверх и через тяжелые от снега мохнатые ветки увидел большие северные звезды, опрокинутый ковш Большой Медведицы и мысленно стал проводить линию к Полярной звезде. Я задремал.
Проснулся я от отчаянного жара — мне казалось, что правая сторона моего тела, обращенная к ракотулету, раскалена до-нельзя, левая же сторона погребена во льдах. Я повернулся на другой бок и продолжал спать.
Так крепко спать, я думаю, мне больше никогда не придется.
Один раз, когда я повернулся с боку на бок, я увидал, как Лейно быстро вскочил с постели, устроенной из свеженаломанных веток, и, быстро скинув полушубок, стал его уминать на снегу.
Он увидал мой полусонный, но, вероятно, очень удивленный взгляд и сказал:
— Спалил полушубок головнёй...
Продолжения разговора я не помню, потому что в ту же секунду заснул.
Снов не было. Опять спине стало очень холодно. И я проснулся оттого, что кто-то положил руку на мое натруженное плечо. Я с трудом разлепил веки. Надо мной, испугавшись, стоял товарищ Антикайиен. Он бережно — видимо стараясь не разбудить меня — переворачивал на другой бок — отдирал примерзшую к снегу полу моего полушубка... Я видел, как он подозвал часового и приказал ему каждые четверть часа переворачивать спящих с боку на бок.
— Чтобы не замерзали и не пригорали...
Так он заботился о нас, своих бойцах.
Конца их разговора я не слышал. И когда в другой раз я проснулся, открыл глаза, я увидал Тойво, укладывающегося у ракотулета. Он выглядел постаревшим на несколько лет и очень похудевшим.
— Опять, что ли, словил кого-нибудь в хвосте? — спросил неожиданно подошедший Антикайнен.
— Мое время еще не ушло, погоди, словлю еще десяток-другой! — попробовал отшутиться Тойво, но ему явно это не удавалось.
Он снова отстал от отряда и только что пришел.
— Товарищ начальник, — сказал он Антикайнену, — дозоры у нас слабо смотрят, меня никто по пути не остановил.
Командир пошел дальше осматривать стоянку и проверять бдительность дозорных. В своем опоздании Тойво мог найти и некоторую долю утешения.
Увидев разложенные костры, он вышел на берег, пошел к ним напрямик и таким образом не попал в воду; поэтому ему и не нужно было так возиться с лыжами, очищая их. Но к чести Тойво надо сказать, что это было последнее его отставание больше, чем на час.
Все остальные переходы он проделывал так, что только опытный глаз мог отличить в нем новичка.
Он проделал ускоренный курс подготовки в лыжники. Во что ему обошлась эта подготовка — говорили его лицо, напряженное, заострившееся, как у человека, долго болевшего, и его глаза, горевшие странным блеском.
По-настоящему я понял, во что обходился поход Тойво, лишь в Челке.
Отряду же обучение Тойво едва не стоило катастрофы при спуске перед Пененгой.
* * *
Было еще только четыре часа ночи, когда мы поднялись и вышли вперед. Снова вперед.
Было совсем темно.
Опять мы шли по реке.
Опять мой взвод шел посередине отряда.
Вначале итти всегда казалось невероятно трудно.
Ну, разве что заставишь себя сделать, и то через силу, шагов двести-триста.
Ныли мышцы на ногах, на руках, мышцы живота. Болели натертые плечи, разбухали ноги.
Стирались валенки.
Но через сто-двести шагов делалось уже вполне понятным, что можно пройти больше.
Мышечная боль растекалась, рассасывалась.
Морозный воздух, пронизывая все тело, бодрил.
Да, пройти можно было гораздо больше, чем двести шагов.
Пройти можно столько, сколько нужно, чтобы принести победу революции.
Мы шли вперед по реке, отталкиваясь палками, нагруженные, оставляя глубокий след в рыхлой целине.
Снегопад прекратился.
Ясная, морозная луна освещала наш утренний путь.
От света на снег ложилась полоса — лунная дорога, какая бывает на реках.
Передовики шли сейчас внимательнее.
Заметив талую воду, они взяли курс на берег.
За ними пошел весь отряд.
Мы прошли это место, снова спустились на лед и пошли по льду. Но на этот раз передовики прозевали и с размаху влетели в талую воду, скрытую снегом.
Отряд остановился. Мы вышли на берег.
— Остановки не будет! — скомандовал звонким своим голосом товарищ Антикайнен. — Они почистятся и догонят.
Таким образом мой взвод стал головным. Мы вышли на берег и уже больше не спускались на предательский лед реки. Мы шли вперед.
Луна закатилась.
